Фамильные ценности - Александр Александрович Васильев

В эти месяцы я работал сначала строгальщиком, потом токарем на заводе в Москве, где вытачивал всякие железные штуки. Но до завода я напилил много сосновых бревен, чтобы сделать толще накаты на дзотах и блиндажах… Вот вроде этих самых бревен, только что мирно проплывавших мимо моего окна куда-то на стройку. А было это в Карелии, в районе станции Лоухи, среди мхов, коричневых чистых речушек, прекрасных сосен и берез. На красных коврах из брусники и черно-синих из черники. В эту золотую осень 1941 года пейзаж Карельского перешейка был ослепительно прекрасен…

Я все думал… Кончится война – обязательно приеду сюда, напишу эту красоту. И эту красоту нам надо было пилить, рубить, делать “завалы” из стволов, рыть землю – окопы, землянки, дзоты, – взрывать валуны, если они мешали обзору из огневой точки. А валунов там было много, ведь там когда-то был ледник.

Наши трудовые подразделения работали в глубине обороны. Мы готовили рубежи для отступления. Бой мы слышали, но не видели. Пули до нас долетали, но на излете. Один бедолага кричал: “Пуля мне в грудь, пуля!” И действительно показывал пулю и синяк на груди и говорил: “Только что горячая была, еще теплая!”

Пошел снег, потом мороз ударил. Плохо было. Всегда хотелось согреться. Очень холодно.

Рубежи нашей обороны не понадобились: в конце октября мимо нас прошли на запад по первому льду сибиряки! В белых полушубках, белых цигейковых теплых шапках, в валенках, в меховых рукавицах и с новыми короткими автоматами. Здоровые, розовощекие ребята. Это они остановили немцев.

А нас рассортировали: кого оставили, а тех, кого морозом попортило (вроде меня) или еще как, отправили по своим военкоматам.

Эшелон. Теплушка. Печурка в центре. Спим в очередь. Тесно. Ночью, на ходу, такой эшелон на огненного дракона похож. Из каждой трубы от печурки – шлейф красных искр, особенно когда шуруют в топке. В углах холодно, лед. Кашляем. Возле печурки – байки. Обо всем. О женщинах – не очень, хотя одни мужики. Слишком серьезное время, об этом нельзя. Философствуем. Я об искусстве – очень слушают, любят про “знаменитых” художников. Ну а Репин? О! Ну а Шишкин? О! Айвазовский! Вода! Волны какие! А из чего такие тонкие кисти делают, что каждый волосок “как живой”? Всех поражало…

О еде – много. Один бывший продавец из гастронома все донимал: “Чудно сейчас вспомнить, бывало, весь день около ветчины и колбасы, и ни кусочка в рот не положишь”. “Да ну!” – это мы, хором.

В конце декабря, ночью, приехали в Москву, вышли где-то на линиях, не доезжая вокзала. Шесть утра – первое метро. В вагоне светло и тепло. Нас сторонятся. Вид неважный, мы стесняемся, держимся кучкой… “Ну, будь здоров, пока, звони. Мне до «Кировской»… а мне дальше…”

Москва с мешками песка перед витринами магазинов. Улицы в осколках стекла. Надолбы на западе столицы. Красная площадь застроена фанерными домами, крышами, улицами. Камуфляж. Карточная система. Карточки – это маленькие, в полстранички, клетчатые листочки. В каждой клеточке – число месяца или номер талончика. Оторвешь или отрежешь такой талончик, размером с ноготь, и получишь, что тебе на него полагается. Терять карточки было нельзя ни при каких обстоятельствах, они не выдавались вновь. В конце месяца потеря не так неприятна, а в начале – беда. Таких растерял кормили миром. А в гости ходили со своей едой. Так с сумочкой и шли. А в ней – кастрюлька, немного хлеба, сахара. Кто что мог. В гости ходили очень часто, да это и не в гости, это друг к другу. Сколько всего надо было обсудить, что-то спросить, рассказать.

Ночью (нет, вечером, ночью ходить было нельзя) город был совершенно темный: ни искорки, ни точечки света. Зима снежная, огромные кучи снега завалили улицы и переулки. В особо темные ночи ходили буквально ощупью. Курили на улице в рукав или за пазуху. Вот сейчас мода на женские брюки. А ведь тогда почти поголовно женщины носили молескиновые или байковые, вроде лыжных, штаны, обычно гладких ярких расцветок. Но сверху – платье или юбка, как и полагалось женщине.

Почему это пишу – не знаю. Наверное, потому, что все это стоит перед глазами, да так ясно, что хоть рисуй с натуры. Я вроде вошел в собственную память и теперь не знаю, как оттуда выбраться, а количество информации, как теперь полагается говорить, не уменьшается, а разрастается…

В мае 1942 года ехал я ночной сменой домой на задней площадке трамвая. Площадки тогда были открыты, не имели дверей. Из встречного вагона с такой же площадки кричат: “Васильев! Ты в Москве?” – “Да!” – “Звони!” Так совершенно случайно ВТО[5] нашло меня в Москве, отозвали с завода как специалиста, художника театра. И в начале лета я уже сидел на зачехленных диванах фойе пятого этажа ВТО. Меня назначили художником фронтового театра. В первый момент кажется нелепостью. 1942 год – и театр. Зачем? Почему?

Потом приходит радость: значит, все будет хорошо, если сейчас нужен театр. Да не “если”, а именно сейчас. И не самодеятельность, а настоящий театр.

Теперь передо мной лежат эскизы декораций, наброски с актеров, чертежи, которые я вынул из желтой папки, старой, обтертой, пролежавшей более сорока лет. Вот красочные, тщательно написанные масляными красками эскизы к “Фролу Скобееву” Д. Аверкиева. Вот “Осада Лейдена” И. Штока, “Парень из нашего города” Симонова с подписью: “Утверждаю, Лобанов”. Вот “Укрощение укротителя” Флетчера в постановке А. Гончарова. Эскиз костюма с надписью: “Упростить, Колесаев”.

Легко сказать… Ну ладно еще “Парень из нашего города” – современная пьеса. Обстановка зрителю знакомая. По малейшей примете его фантазия сама дорисует место действия. Другое дело “Осада Лейдена”. Нужно увидеть средневековый замок, в котором вряд ли жили и отдаленные твои предки, или празднично-яркие терема на фоне заснеженного пейзажа “Фрола Скобеева”.

И как это сделать? Даже в Большом театре это непросто. А тут – фронтовой театр. Сцены нет. Практически все это надо возвести на пустом месте. Декорации для фронтового театра должны быть удобными и портативными. К счастью, у меня уже имелся опыт. В Центральном доме Красной армии в Москве в 1939–1940 годах существовал передвижной театр музкомедии для обслуживания Красной армии. Руководил театром И. Донатов. Для этого театра мною была разработана система сборно-разборных декораций с применением бамбука и апплицированных мягких декоративных полотен.

Несущая бамбуковая конструкция (в середине войны замененная дюралюминиевой, потому что бамбук трескался на морозе) состояла из вертикальных стоек высотой 2 м 60 см (высота, до которой достает человек, стоящий на табурете) и разновеликих поперечных бамбуков, крепящихся в П-образную систему. П-образный пролет, затянутый или завешенный тем или иным полотнищем, и был основным элементом декораций, то есть ее модулем. Вторым элементом было сочетание “стойка-трос”. Мы очень ловко и быстро научились растягивать тросы для задников и, главное, для занавеса.

Какой театр без занавеса! Люблю занавес. Сначала он закрыт и зритель не знает: что за ним? Сидят, переговариваются, а потом вдруг замолкают – это тронулся занавес, пошел, началось!..