Братья наши меньшие - Владимир Данихнов

— Как может тишина ускориться, Громов? — поинтересовался я, в бешеном темпе наворачивая салат из крабовых палочек. Мельком взглянул на часы, которые висели на стене. Стрелки троились, но ничего страшного в этом не было: я посмотрел на среднюю. До Нового года оставался час.

— А как может ноль стать больше? — спросил Леша. — Как он может стать величественнее?

— Ы?

— Вот ты скажи мне, президент Евросоюза — ноль?

— Без палочки, — подтвердил я, подливая коньячку.

— А по телику говорят, что он больше чем простой политик стал, что он величественнее многих властелинов прошлого! А чем он величественнее? По всему миру мясной кризис — скотина дохнет, а никто не знает почему. И еще этот дурацкий закон, который протащили «зеленые» — насчет того, что звери тоже разумны и есть их нельзя. К чему он привел? К тому, что несчастным зверям колют гадость, от которой они тупеют, а мы этих дебильных зверей жрем. Даже стыдно как-то. Жрем идиотов. Я, может, умных зверей есть хочу! Так почему, я спрашиваю, идиота называют величественным?

— Потому что он экспериментирует. Пытается вывести человечество из тупика нестандартными методами, — изрек я, стукнул фужером о бутылку шампанского (Лешкин фужер покоился без дела) и озвучил: — Дзень.

— Абсурдными методами! — возмутился Громов. — Если хочешь, я считаю президента Евросоюза люмпеном, пришедшим к власти. Фашистом, черт возьми, я его считаю. И просто чокнутым придурком.

— Почему же он у власти? Парадокс!

— Не парадокс, нет. господин мой хороший, не парадокс! Всего лишь проблема мента… ик…

— Мента?

— Менталитета! — Леша не сказал, а выплюнул это слово, будто оно было жеваной-пережеваной жевательной резинкой. — Прости старика за откровенность, Кир, я в последнее время перестал людям доверять — как нашим, таки забугорным. С ума все посходили. А лидеры, в том числе президент Евросоюза, чокнулись. Мир у пропасти, а Бог притворяется, что не видит. Богу начхать. Бог решил провести эксперимент и подсыпал в воздух волшебный порошок, из-за которого у людей поехала крыша. Бог — люмпен!

— Просил не богохульствовать, а сам что говоришь? Непорядок, Громов! — сказал я. — Кстати, что слово «люмпен» означает?

Громов не ответил. Он размахивал руками и кричал:

— Скажу как на духу, Кирюха, ведь я мог сына из детдома взять, сумел бы! Но не доверяю людям, Кирюха, не доверяю! Не хватило бы мне духу смотреть, как из ребенка-ангелочка зверь вырастает, нет, не получилось бы. Проблема в том, что люди созданы по Божьему подобию, а Бог отвернулся от нас. Вот и пошел я поэтому в «РОБОТА.НЕТ», вот и взял поэтому…

— Ядзбпсурнсп…

Я нажал на «паузу».

— Громов, твою мать, ты слышал?

Леша трезвел на глазах. Он собрался, как перед прыжком с трамплина, и кивнул мне:

— Записалось что-то. Перемотай назад, и давай послушаем.

Я послушно перемотал.

— Яша дзот бра петух супчик рот армянин слоник пост яд.

— Чего? Какой еще армянин? А ну сложи первые буквы слов, а то у меня мысли заплетаются!

— Ядбпср… язык сломать можно! Еще хуже, чем в прошлый раз.

— А что, кстати, в прошлый раз было?

— Яна… с зимой что-то связанное… дальше не помню.

Громов-старший заскрежетал зубами:

— Блин, чую, опять код какой-то… ладно, думаю, потом мы это расшифруем, успеем. Он свою первую фразу месяца два говорил без передыху — и с этой примерно то же будет. Давай, Кирюха, за нас!

Мы чокнулись и продолжили увлекательное, пропитанное этиловым спиртом путешествие в большой, величественный ноль.

Утром я проснулся от головной боли и собственного кашля. Проснулся, как ни странно, в своей постели. Смутно помнил, что попрощался с Громовым часа в три ночи. Вспомнилось также, что робот говорил еще что-то, вспомнилось, как мы с Лешкой бегали, роняя мебель, по комнатам, искали ручку, а когда нашли ее, забыли Колину фразу, плюнули и пошли пить дальше.

Ближе к трем Громов сознался, что когда-то у него была семья, рассказал, что с семьей приключилось (наврал с три короба, наверное), а я поведал ему, почему развелся с Машенькой Карповой. Рассказывал, не стесняясь слез. Потом мы обнялись и орали песню — какую, точно не помню. Что-то про холода, низкое серое небо и этап, который бредет в Тверь; про парнишку, который поймал воробьишку, но не съел его немедля, а закопал в землю. А через неделю воробья выкопала его возлюбленная, которая шла с женским этапом, и съела. А потом мальчишка умер сам, и, следуя завещанию, накарябанному кровью на полосатой робе, друзья-зэки закопали его. А через неделю…

Потом я пошел домой.

И вот сейчас лежу в постели. Болит голова — ох, зря мы коньяк с шампанским мешали! — и кашляю без перерыва, потому что зарождающаяся болезнь нещадно дерет горло.

— Заболел, блин, — прохрипел я искусственной елке, — зачем было на балкон выходить в одной куртке?

Елка ничего не ответила. Красные и желтые фонарики уныло свисали с нее, пыльные шарики лениво качались на облезлых еловых лапах. «Дождик» уродливыми космами спускался к полу.

Я сполз с кровати и попытался попасть ногами в тапочки — попадалось плохо, потому что сволочные ноги дрожали.

— А ведь Громов наверняка не заболел, — разозлился я, — точно, жив-здоров, хоть и был на морозе в одной рубашке. С него как с гуся вода!

Тут я вспомнил о курице, которой меня снабдил Игорек. Тупая птица до сих пор морозится в холодильнике. Вчера я ее так и не приготовил. Не приготовил потому, что ни разу с курицей кулинарных отношений не имел; готовкой занималась жена, а до жены, помнится, мать. Поначалу я надеялся, что курицу приготовит Игорева суженая, когда они семьей будут праздновать Новый год у меня, но увы. Без Маши я никому не нужен, даже семье лучшего друга. И никто теперь не запечет для меня в духовке проклятую птицу.

— Надо было курицу вчера к Громову оттаранить, — пробормотал я, идя вдоль стенки, чтобы не упасть, — он кулинар знатный, чего-нибудь сварганил бы, а впрочем, и ладно, что не оттаранил, все равно мы пьяные были, а в алкогольном состоянии еду не распробовать, спирт на вкусовые анализаторы пагубно влияет.

Разговор сам с собой и убедительные аргументы успокоили меня, к тому же мне удалось наконец добраться до кухни. Здесь я заварил чашку крепчайшего чая и залпом выпил его, закусывая лимоном (кроме лимона, соевого соуса, курицы и полпакета молока, в холодильнике ничего не было). Горлу чуть полегчало. Пока пил чай, глядел в окно, на котором таяли, стекая к раме, морозные узоры. На улице было тихо и пока бело, хотя температура держалась около нуля. К полудню снег подтает основательно и от новогодней белизны не останется и следа. Зато наружу полезет всякое дерьмо. Оно всегда лезет наружу первым.