Чертовар - Евгений Витковский

— Кстати, позвольте представиться: меня зовут Марк. Марк Бехштейн, к вашим услугам.

В это время на левом берегу Ряшки появился человек с двумя большими мешками за спиной и направился на мост. Рояль посторонился и пропустил его, то же сделали и невольные гости Арясина. Человек снял картуз, как-то странно, словно бы дважды перекрестился на еле видную посреди озера часовенку, и пошел куда-то по Калашниковой. Его мешки были покрыты буграми подозрительных округлостей, все тринадцать голов обернулись ему вслед, плотоядные огоньки зажглись в двадцати шести глазах.

— Это к вам не относится, — сказал рояль, — это офеня, тут их много ходит. Хватит разглядывать, марш за мной. Всех поведу я. Предупреждаю, мне по тропинке идти трудно, я с рождения привык по кустам, но там вы не пройдете. А нам до ночи к чертогу придти надо, а тут двадцать верст, хотя неполных. Так что стройсь… по сколько, генерал?

— Стройсь по двое! — скомандовала генерал, признав в рояле вестового, посланного кем-то старшим по званию. Рояль знал, куда идти. Она — не знала, лишь неодолимая сила увлекала ее существо и все, что в нем содержалось, на северо-северо-восток.

Пары образовались сами по себе: генерал-вахтер Старицкий вместе с младшим по званию участковым, таксист Валерик с соседом с последнего этажа, старушенция Васса Платоновна с господином Курултаевым, почтальон с еврейским акробатом. В конце взвода, — точней, видимо, полувзвода, — оказались негр и техник-смотритель, этого последнего приходилось поддерживать за плечи, ибо целебное действие чуда, сопряженного с русской рябиной, на его организм опять иссякало. Рояль бодро шагал тремя ногами по тропинке, и генерал вела за ним остальную процессию, вдыхая свежий воздух, так и лившийся с арясинских полей. Кусты шелковицы по сторонам тропинки выбросили зеленые листочки; небо синело, словно июньское, вилась под ногами утоптанная тысячами офенских сапог и лаптей тропка, но путники не замечали ничего ни вокруг себя, ни вверху, ни внизу: они просто шли, судорожно прижимая к груди драгоценные портфели, за исключением Вассы Платоновны, еще более бережно прижимавшей к груди исполинскую тыкву.

Шли молча, потом Марку, существу музыкальному, это надоело, и он стал что-то наигрывать, не то напевать, в чем музыкально образованные даргомыжницы-рукоприкладницы сразу опознали траурный марш Шопена.

— Ту-сто-четыре-самый-лучший-самолет! Ил-восемнадцать-от-него-не-отстает! — выводил Марк, приноравливаясь к скорости ведомых. Ему на трех ногах была привычна совсем иная скорость, потому и пробежал он вдоль и возле Камаринской дороги, все кустами, кустами, чуть ли не на пятьсот верст опередив оглядчивого киммерийца, Веденея Иммера, которого вообще-то должен был сопровождать. Он запомнил не столь уж давние слова Вечного Странника о месте, где чертей подвергают вивисекции, а такое место в России он знал только одно, под Арясиным, и помчал туда без оглядки, взбрыкивая задней ногой.

К чертовару он уже заглянул, оказалось, что вовремя. Богдану решительно некого было послать к поезду, на котором прибывали в Арясин приманенные бесоносители. Запас чертей близился к концу, хотя работали в две смены поочередно то Богдан, то Фортунат. Черти попадались разносортные, скорей жидкие, чем густые, поэтому более всех мастерских чадила костопальня, вовсю воняли кожевенные чаны старика Варсонофия, и всем этим запахам было далеко до аромата тухлой и горелой мойвы, которая поддерживала чудесную силу неверия Фортуната. Однако с привезенной из Москвы партии чертова вешняка шло невероятное количество сала, — черти вытрезвителя, ленивые и рыхлые, за годы безделья нагуляли этой радости. Богдан пустил кое-что на мыло, хотя спрос на чертово мыло, отмывающее раз и навсегда все на свете, был устойчиво небольшим. Помудрив немного с технологией, Богдан стал готовить из чертова жира топливные брикеты на зиму: они горели долго, давали порядочно тепла, но, конечно, никакого света не давали. Если бы Богдан верил в ад, то знал бы, что пламя там горит бессветно. Но Богдан ни в какой ад не верил.

— Самый-лучший-самолет!.. — донеслось в чертог с южной тропинки. Богдан признал знакомый голос Марка Бехштейна, рояля ходячего, к которому относился с доверием. Вымыл руки, нарядился в привычный черный пиджак и вышел встречать товар. Беркута он напоминал сейчас больше, чем когда-либо: он и впрямь нацелился на добычу.

Марк приблизился, слегка иронично опустился на передние псевдоколени. Пианист из Богдана был никакой, мамонтова кость для клавишей все равно лучше чертова зуба, зато струны из чертовых кишок, из сухожилий у него в мастерских делали превосходные. За оказанную услугу Марк вполне мог получить у нескупого Богдана для себя запасной комплект.

Богдан вскинул руки: привычно полыхнуло желтым огнем. Богдан поднял упавшую прямо, как бревно, бабу-генерала на плечо и понес в чертог на обработку.

— Простудятся… — подал голос Давыдка, имея в виду брошенных на сырую землю прочих бесоносителей.

— Ничего, сейчас здесь везде тепло будет, можно сказать, что даже слишком. Не ломай голову, зажги брикеты по периметру, нагрей воздух. Позвони Фортунату: он нынче не нужен, в этой бабе такой облом сидит, что с ним только я справлюсь. Каменного века, небось… И ты мне нужен будешь.

— А что, этот… облом, он… с выпоротком? — не скрывая счастливой надежды, спросил Давыдка.

— Боюсь, и с выпоротком, и со многим таким, чего мы… давно не видали. Не вида-а-али мы пода-а-арка… — Богдан ушел в чертог, держа генерала на плече, как статую.

Давыдка пошел собирать портфели, заодно забрав у скрюченной старушенции Вассы и тыкву: своим недалеким умом он как-то понял, что тыква — тоже портфель. В некоторых портфелях, да и в тыкве тоже, звякало. Давыдка удивился: никогда он не слыхал про стеклянные молясины. Ну да мало ли про что он не слыхал. Мало ли чего не видал.

Марк тактично ушел в кусты. Воздух стал теплеть: Давыдка жег брикеты из чертова сала. На фоне догорающего заката появились и окружили поляну шесть черных силуэтов — шесть огромных борзых собак, ростом в полтора баскервильских фантома, не меньше. Давыдка подошел к старшему кобелю, хотя не доставал тому до холки на поларшина.

— Терзай хорошая собака, — отчетливо, чтобы пес понял, проговорил подмастерье. — Хорошая, хорошая, хорошая собака Терзай. Терзай умная собака. Да, главная собака. Главная. Стеречь, Терзай. Главная собака, стеречь, Терзай. Жрать не сейчас. Жрать под утро. А сейчас стеречь. Хорошая собака Терзай. Умная собака. Главная собака. Главная, главная.

На частном аэродроме в Карпогорах под руководством Кавеля Адамовича Глинского шла медленная наладка крылатой ракеты класса «Родонит»: Кавель собирался, наконец, хоть с воздуха, но убить Кавеля. И не знал этот Кавель, какой чистый, цикорием и тутовым деревом напитанный воздух стелется над бывшим Арясинским княжеством. Он вообще многого не знал и не хотел знать.

Ему же хуже, как известно из дальнейшей истории.

Никогда не выпадает вторая оказия создать первое впечатление.

А. Сапковский. Меч предназначения.