Свет в ладонях - Юлия Остапенко

Суровый, безжалостный и неподкупный капитан леРодд всё-таки был мужчиной. Если бы девица подобного вида стала просить его отпустить преступного муженька или братца, он бы немедленно упёк её в тюрьму вместе с тем, за кого она просила. Но если девица такого вида просто стояла и молчала, ничего не прося, то, как и любой мужчина, капитан ле-Родд помимо воли, разума и Устава смотрел туда, куда смотрел.

Он кинул только один взгляд на карандашный женский портрет, который держал в руке, потом на алеющие щёки молодой женщины перед ним, невольно отметив, что румянец очень к лицу ей, и вновь опустил взгляд пониже. Потом он опомнился, встряхнулся, снова потребовал паспорт труппы, придирчиво изучил его, вернул и наконец раздражённо сказал:

– Проезжайте!

С помощью Джонатана принцесса Женевьев кое-как забралась обратно в повозку, где тут же судорожно стянула края корсажа двумя руками. Позади них, кряхтя, взбирался на повозку доктор Мо.

– Вот это буфера! Видали такие? Нет, ну видали? – громко проговорил Клайв, и принцесса Женевьев, окончательно потеряв голову от унижения, гневно вскрикнула, но рот ей вовремя зажала ладонь Джонатана, заглушившая возглас.

– Простите его, – прошептал он. – Простите его, он вас спас.

Повозка уже выкатилась за ворота, и под колёсами затрещал гравий, зашуршала редкая трава, пробивающаяся сквозь камни. Джонатан выпустил руку принцессы и, подавшись вперёд, откинул полог повозки, чтобы кинуть прощальный взгляд на своего друга, которому он был в очередной раз по гроб жизни обязан.

– Спасибо! – сказал он одними губами, махнув рукой, и Клайв ответил ему лукавым задорным взглядом, прежде чем отвернуться и встретить следующий дилижанс, подъезжающий к воротам.

Некоторые шармийские матери рассказывают своим детям сказку про трёх братьев. Жили-были три брата: старший – толстый и ленивый, средний – тощий и жадный, младший – сильный и умный. И случилось как-то в их деревне наводнение. Вода пришла ночью, когда все спали. Потому спохватились поздно – подступило уже к самому порогу, под дверь просачивалось, в окно плескалось. Толстый и ленивый брат сказал: «А, может, выше и не поднимется», – повернулся на другой бок и опять захрапел. Худой и жадный вспомнил, что у него в печной трубе запрятан узелок золота, и полез в печку. А самый младший, глядя, как старшие предаются тому, чему предавались всю жизнь – лености и жадности, смекнул, что можно использовать это с умом. Поднатужился он и подвинул кровать со старшим братом к окну, так, чтобы огромный живот стал преградой на пути плещущейся воды. Вода поднялась старшему брату аккурат до пуза, захлёстывая на пупок, да там и встала. Побежал тогда младший брат к печке, втиснулся в неё кое-как, и крикнул копошащемуся в ней среднему брату: «Вставай мне на плечи!» Средний брат сперва испугался, что младший у него сокровище отнять хочет, а потом всё понял, сделал, как было велено, подтянулся да и протиснулся по дымоходу наверх, и выбрался из печи на крышу. Стал он там кричать и махать руками, и люди на лодке, которые как раз плыли мимо, увидели его и подплыли ближе, взяли в лодку. А тем временем младший брат старшего опять растолкал, на лодку ему показал, убедил, что плыть до неё недалеко – не надорвётся. Старший крякнул досадливо, и вода плеснулась ему через пузо прямо в дом. Тут он понял, что дело серьёзное, и кое-как выбрался из окна, а за ним и средний брат. Их тоже подобрали. Так все трое и спаслись.

Эту сказку рассказывают своим детям только те матери, которые зачастую сами в семье исполняют то, что выпало на долю младшего брата. А суть сказки видят эти матери в том, что хитрый ум и сильная рука даже людские пороки и бестолковость сумеют направить на общее благо.

Дети этих матерей, играя на площади в праздничный день, случалось, тыкали пальцами в трёх мужчин – толстого, тощего и сильного, – степенно вышагивавших в окружении парадного караула, и кричали: «Смотрите, смотрите, три брата идут!»

И они сами не подозревали, насколько правы.

Ибо три главы последних великих домов в Шарми, единственные, кто устоял после революции сорок девятого года, были в точности как те три брата из сказки. Волло Киллиан был толст, как бочка, и ленив, как осенний шмель. Генри Дайдар был тощ, как жердь, и жаден, как сорока-воровка. Стюарт Монлегюр был силён, как зимний шторм, и хитёр, как старая, трёпанная волками и стрелянная охотниками лиса. Всем им было, в сущности, наплевать друг на друга, и каждый заботился о себе, в меру собственных потребностей и представлений о наживе. Однако, направляемые твёрдой рукою «младшего брата» (по странному совпадению, старшинство меж ними тоже было такое, как в старой сказке), они делали одно общее дело, и делали ко всеобщей выгоде. Стюарт Монлегюр, несмотря на то, что был моложе их всех, возглавлял Малый Совет и виртуозно умел использовать амбиции, тайны и преступления своих ближайших соратников во имя общего дела. А общее дело у них было только одно – набить потуже карман и пошире раскинуть паутину власти, которая в их руках была в последние годы более абсолютна, чем власть немощного и медленно угасающего короля.

В тот самый час, когда неподкупный капитан ле-Родд пялился на полурасшнурованный корсаж ассистентки доктора Мо, «три брата» попивали пунш во дворце Зюро, некогда главной королевской резиденции, а после революции и восстановления монархии – главного дворца заседаний Малого Совета. Кстати сказать, Малый Совет гнездился во дворце куда более просторном и роскошном, чем дворец Сишэ, нынешняя резиденция короля, – что уже само по себе о многом говорило. Впрочем, газеты этот факт обходили вниманием, так как, за редчайшим исключением, все были куплены Малым Советом и выпускали лишь те новости, манифесты и прокламации, какие Малому Совету было угодно в них видеть. Таким образом, ничто не мешало главам последних великих домов Шарми попивать пунш, покуривать сигары и поигрывать в карты в своё удовольствие.

Ничто, кроме смерти короля, бегства принцессы, полного провала розыскной операции и угрожающей неопределённости будущего.

– Неужели так трудно найти двух человек в этом чёртовом городе? – спросил, не скрывая раздражения, Волло Киллиан. Когда он бывал раздражён, то пыхтел и сопел, раздувая ноздри, что делало бы его похожим на большую старую жабу, если бы только он не был на удивление белозуб и красив лицом, которое если и оплыло, то вовсе не так критично, как можно было опасаться при его телосложении.

– Двух человек среди трёхсот тысяч, согласно последним переписям? О да, чего уж проще, – желчно ответил Генри Дердай, покачивая тростью и постукивая по её черепаховому набалдашнику бесчисленными перстнями, усыпавшими его костлявые пальцы и делавшими его похожим на огромную окольцованную птицу.

– Зону поиска смогли сузить лишь недавно, – сказал Стюарт Монлегюр, хмурясь и поглаживая свою аккуратную клинообразную бородку. Бородка была единственным, что несколько портило облик этого сильного, плечистого и мужественного человека. Стюарт Монлегюр надеялся, что никто не догадывается о его попытках скрыть под бородкой слишком тяжёлую челюсть, «мужицкую», как её недовольно именовала госпожа Монлегюр.