Два памфлета - Эдмунд Бёрк

во Франции власть за народ, тогда выбора нет – придется признать республику. Но ведь мы уже сделали выбор в пользу монархии. А коли так, нам нужен король и подданные, да притом их права и привилегии должны поддерживаться на родине, ибо я не считаю, что королевское правительство может или должно регулироваться волей конфедерации иностранных держав.

А что до клики, находящейся у власти там теперь, то полагать, будто монархию могут поддерживать принципиальные ее враги, религию – открытые атеисты, порядок – якобинцы, собственность – проскрипционные комитеты, а законность – революционные трибуналы, значит быть настолько оптимистичным, насколько я позволить себе не могу. Лично я считаю, что они не могут быть легальной политической силой и что не с ними мы могли бы (если станем) создать новое французское правительство.

Ибо, как только мы приняли сторону монархии в этом королевстве, мы должны были также решить, кто будет там монархом, кто станет защитником слабых, как будет работать и существовать монарх и монархия. Если монарх будет выборным, то кто будет выбирать, а если наследственным, то в каком порядке. Кто будет заниматься изменением монархии, кто будет ограничивать ее власть в случае надобности, каков будет предел этих ограничений, а для их эффективности – кто будет их поддерживать или расширять, что будет субъектом, что поводом и обстоятельствами для их усиления. В конце концов, все это нужно четко прояснить, ибо, не сделав этого (особенно в вопросах владения землей и положения господствующего сословия), мы не сможем помешать закреплению власти якобинской республики (в виде 1790-91 годов) под названием «Démocratie Royale». Суть якобинства – не в наличии или отсутствии марионеточной монархии, а в «вере в равенство всех людей вне зависимости от их наследственного положения или рода, от их собственности, власти и формировании правительства из делегатов, избранных от определенного количества людей – в уничтожении или изъятии собственности, в подкупе государственных кредиторов или нищих с помощью собственности, изъятой то у одной части общества, то у другой, невзирая на право владения или собственности».

Надеюсь, не найдется глупцов, готовых поверить, будто французская монархия может существовать и иметь поддержку, не опираясь на принцип собственности – коллективной и частной, – или будто она может существовать в мире и безопасности, отбросив извечные сословные права и привилегии и уничтожив все свои древние законы и обычаи: политические, гражданские и религиозные, создав вместо них систему, якобы основанную на правах человека и абсолютном равенстве всех и каждого. А потому, пока мы четко не заявим, что поддерживаем восстановление прав собственности и права наследования королевской власти со всеми его ограничениями и условиями, кровь и деньги Европы будут литься ради установления во Франции власти якобинства. Нет сомнений в том, что Дантон и Робеспьер, Шометт и Барер, что Кондорсе, что Томас Пэйн, что Лафайет и бывший епископ Отёна – «аббат Грегор» со всякими Сийесами, Генриотами и Сантерами – сумей они сохранить все, что получили путем восстания и грабежа, были бы совершенно безразличны к тому, что самый несчастный из всех наследников, которого посредством сапожника – его учителя и защитника – они последовательно превращают в идиота или – что еще хуже – в самого злого варвара, продолжает обучаться в Тампле или в Тюильри, пока они и им подобные на самом деле правят королевством.

Нужно постоянно подчеркивать, что монархия и собственность во Франции должны сосуществовать, что они неотделимы друг от друга. Помыслить перманентное наследное правление в стране, где нет ничего наследного или перманентного в частных и институциональных аспектах, значит представить жуткую химеру, достойную воображения аббата Сийеса и его глупых отвратных приспешников, насилием захвативших власть 19 июля и 6 октября 1789 года и породивших монстра под именем «Démocratie Royale», или французская конституция.

Я уверен, что большинство мыслящих людей куда больше предпочли бы монолитную республику, в которой не было бы места королю, но которая бы обеспечивала сохранение собственности, жизни и личной свободы, собранной из разных частей «Démocratie Royale», основанной на нечестии, аморальности, мошенничестве, обмане честных людей и ложных правах человека – которая, как итог, лишилась целых классов аристократии, духовенства и земельных собственников, все отдав в руки жалкой кучки никому не известных искателей приключений, приведших за собой слепую и кровавую толпу «санкюлотов». Во главе, или скорее в хвосте этого строя находился жалкий павлин-марионетка, который вынужден был терпеть всякого рода оскорбления, пока его не отправили с этого презренного места в ужасное подземелье, а затем, ведомый палачом в собственной столице, сквозь аплодисменты подкупленной, неистовой, пьяной толпы, опустил голову на эшафот.

Вот она – французская конституция, или «Démocratie Royale». Вот что неизбежно опять возникнет во Франции, что точно повторится вновь, если короля заставят принять власть, оставив якобинцам (то есть тем, кто ниспроверг монархию и уничтожил собственность) возможность изменять первую и перераспределять вторую по собственному желанию, словно свою добычу. Под якобинцами я одинаково подразумеваю как бриссонтинцов, так и маратинцов, не различая их никоим образом. А иных партий в этой несчастной стране нет. Роялисты (не считая запертых в Пуату) изгнаны и разбиты. Что же до конституционистов или «Democrates Royaux» – да не было у них никогда даже жалкой толики власти, веса или авторитета, к тому же, даже если бы они и отличались от остальных преступников-атеистов (а основываясь на их действиях и принципах, я этого сказать не могу), они всегда были лишь инструментами в руках более решительных, одаренных и последовательных убийц. Можно насчитать несколько попыток поддержать химеру «Démocratie Royale»: первая была предпринята Лафайетом, последняя – Дюмурье, и они лишь доказывали, что у этого абсурдного проекта нет поддержки. Жирондисты под командованием Вимпфена и при Бордо пытались сопротивляться. Конституционисты – никогда, и ясно почему: они сами руководили восстанием. Все их принципы и схема правления были республиканскими, так что они и слова не могли сказать в поддержку бедного презираемого ими монарха, не говоря уже о том, чтобы сделать его главой исполнительной власти в своем новом государстве. Предателями они казались только для якобинцев, а отнюдь не для верных последователей монархии.

Обращаясь к Франции в попытке с ней договориться или хоть как-то взаимодействовать, мы же не к географической области обращаемся, а к моральной и политической сущности. Мне кажется, мы совершим большую ошибку, если сочтем, что на этой территории присутствуют организованные силы, которые будут готовы работать с нами на справедливых условиях ради восстановления монархии, будут готовы эти условия обсуждать и принять те из них, что покажутся им разумными, но одновременно спокойно подчинятся господствующей власти, если не получат в итоге того устройства, которое было бы им на руку.

Я вижу внутреннее положение Франции совершенно иным. Нет такой силы или партии. В отличие от группы в двадцать человек, (исключая, конечно, Пуату), я никогда не слышал, чтобы кто-то один обладал достаточной властью или влиянием, дабы отвечать даже за кого-то другого, не говоря уже и о самом малом округе страны или даже о самой малой группе солдат армии. Мы видим, что якобинцы любого могут арестовать как в собственной деревне, так и в собственном доме, и отправить в тюрьму без особых проблем – независимо от того, подозревается ли он в сочувствии роялизму, федерализму, модернатизму, демократическому монархизму или любой иной фракции, кои у них там появляются каждый час. И что еще более удивительно (и должно представляться невероятным тому, кто не верит в гений этой революции), даже самый заслуженный из их офицеров, от генералиссимуса до капрала, может быть арестован (прямо посреди военного лагеря, увешанный медалями за совершенные подвиги), связан по рукам и ногам, брошен в карету и отправлен в Париж на милость революционных трибуналов.

Как нет личной власти или личностного авторитета, так нет и объединений, будь то корпорации адвокатов или горожан. Собрание, именуемое учредительным, сразу уничтожило эти институты. Основные и второстепенные собрания, по собственным же правилам, должны были быть распущены после того, как достигли цели своего создания – избрания магистратов, к тому же им было запрещено действовать на основе корпоративной солидарности. Недолго просуществовавшие магистраты были практически полностью сняты еще