Стрелок. Путь на Балканы - Иван Оченков

— С кем это ты поздоровалась, Софи?

— У этого солдата ужасно знакомое лицо, — смутилась девушка, — правда, я никак не могу припомнить, где мы встречались.

— А ведь верно, — согласился с ней доктор.

— Ну, что же вы, дорогой дядюшка, — засмеялся Николаша, — своего пациента не признали!

— Пациента?

— Ну как же, прошу любить и жаловать, Дмитрий Будищев собственной персоной. Вы его, кажется, от потери памяти пользовали. Неужто запамятовали?

— И впрямь он, — нахмурился Батовский, — однако с той поры, сей "господин из грядущего" весьма переменился.

— Это — да, но он вообще, нельзя не признать, человек довольно необычный. Судите сами, он ловок, силен, грамотен, но при этом не знает многих элементарных вещей. Кстати, странно, что Соня его вообще узнала, она ведь видела его не более минуты.

— Грамотен?

— Не слишком, — вступил в разговор Лиховцев, которому приятель уже оттоптал все ноги, намекая, что неприлично так засматриваться на незамужнюю барышню, — читает он бойко, но вот пишет просто ужасно.

— Вот как?

— К сожалению, да, Модест Давыдович. Судите сами, о существовании ятей и десятиричного "i" он до недавних пор не подозревал. В дробях путается, про меры веса и говорить нечего. То, что в фунте, девяносто шесть золотников было для него открытием. Увы, народ наш совершенно не просвещен и рядовой Будищев тут если и блещет, то лишь на фоне всеобщего невежества.

— А вы хорошо осведомлены.

— Мы, некоторым образом, приятельствуем, — пояснил Штерн, — к тому же у нас была мысль сделать ему карьеру.

— Карьеру?

— Ну, да, перевести в писаря.

— Погодите-ка, — сообразил Батовский, — а пока достаточно грамотного солдата под рукой нет, наш общий друг, господин Гаупт, эксплуатирует двух вчерашних студентов, не так ли?

— Увы, — состроил умильную физиономию Николаша.

— Кузен, вы неисправимы, — усмехнулась Софья, — сколько я вас помню, вы всегда пытались отлынивать от своих обязанностей. Но у вас никогда ничего не получалось.

— Ну, что же, мне пора в больницу, — решительно заявил Модест Давыдович. — Сонечка, прощайся с кузеном и Алексеем Петровичем. Им, вероятно, тоже не следует здесь долго находиться, так что мы пойдем. Всего вам доброго, молодые люди, надеюсь, что мы скоро увидим вас вновь, причем непременно живыми и здоровыми.

Тем временем, солдат, первым заметивший Батовских, продолжал балагурить:

— Ошибочка вышла, Граф, не по твоим рукам мамзеля оказалась.

Будищев, к которому он обращался, лишь криво усмехнулся и философски заметил:

— Всех денег не заработать, всей водки не выпить, всех девок не перелюбить… но стремиться к чему-то нужно!

— Ишь ты, — покрутил головой весельчак, — только все одно тебе этой крали не видать.

— Кто знает, кто знает, вот что могу точно сказать, так это то, что студенты, как вернутся, тебе за такие слова об этой барышне в бубен настучат.

— Не, не подолеют! — беспечно отмахнулся солдат.

— Это если я им помогать не стану, — улыбка Дмитрия в один момент стала угрожающей.

— Эй, ты чего, Граф, я же шутейно!

— И я пошучу.

— Да ну тебя!

— Эй, Будищев, — подал голос Хитров, — ты чего это, никак драку затеваешь? Давай-давай, я тебя враз под арест определю.

— Что вы, господин ефрейтор, и в мыслях не было!

— Вот то-то.

Дорога запомнилась Дмитрию только собачьим холодом и частыми остановками. Дороги на юг были забиты другими воинскими эшелонами, потому эшелоны их полка добравшись до Бологого направились не на юг, а на запад, сделав таким образом изрядный крюк. Иногда патриотически настроенная общественность устраивала военным торжественные встречи. Служились молебны, произносились речи, затем господ офицеров приглашали на обед. Не забывали и про солдат: прямо на станциях в таких случаях стояли грубо сколоченные дощатые столы, уставленные жестяными кружками с чаем и булками. Но чаще, поезда просто стояли, ожидая паровозов или просто своей очереди, поскольку значительная часть железнодорожных путей была одноколейными. Если была возможность, солдаты в таких случаях собирали хворост и палили костры, пытаясь согреться и приготовить пищу. Если удавалось похлебать горячего, люди веселели, начинали балагурить и петь песни.

Случались, правда, и постные дни, и тогда офицеры, как могли, пытались подбодрить своих подчиненных. Особенно эти отличался начальник их эшелона подполковник Гарбуз. Высокий, худой, с болезненным выражением лица, он как мог, старался помочь солдатам, но у него было не так много возможностей.

Поскольку замерзать, стойко перенося тяготы и лишения воинской службы было совершенно не в характере Будищева, он всячески пытался исправить ситуацию: ходил за хворостом, поддерживал огонь, первым вызывался расчищать пути. А однажды они вместе с неразлучным Шматовым притащили невесть откуда целый стог сена, для утепления вагона. Возможно, в другое время это послужило бы поводом для разбирательства, но на их счастье состав скоро тронулся и начальство осталось в счастливом неведении по поводу этого происшествия.

Единственным светлым пятном в этом тяжелом путешествии была остановка в Гатчине. Их разместили в теплых казармах лейб-кирасирского полка, хорошо накормили, но самое главное — сводили в баню. Отмывшись и до исступления нахлеставшись березовым веником, Дмитрий вновь почувствовал себя человеком. Выйдя из парилки, он кое-как натянул исподнее и в изнеможении опустился на лавку и прикрыл глаза.

— Пивка бы, — невольно вырвалось у него.

— Оно бы хорошо, — согласно прогудел кто-то совсем рядом, — да только нету!

С трудом разомкнув веки, солдат увидел здоровенного кирасира с сочувствием смотрящего на него.

— Что, земляк, намаялся? — продолжал, благожелательно улыбаясь, здоровяк. — Ничего, я слышал, вам за ужином еще по чарке поднесут, тогда и разговеешься.

— Есть маленько, — махнул головой Будищев и поскреб ногтями заросший за время пути подбородок.

— Побриться надо? — понятливо спросил кирасир. — Пошли к цирюльнику, он твоему горю поможет.

— Денег нет, — попытался отказаться Дмитрий, но гостеприимный хозяин и слушать его не стал, потащив к взводному брадобрею. Тот, впрочем, не стал возражать, а быстро взбив пену, намазал солдату щеки и мгновенно отскоблил изрядно отросшую щетину.

— У нас, не забалуешь, положено бриться и шабаш, — усмехнулся цирюльник, глядя на рассматривающего себя в зеркало пехотинца. — Правда, усы тебе такие не по чину, чай не гусар, но жалко сбривать было.

— В гусары таких рослых не берут, — покачал головой крепыш. — С его статями впору у нас служить, али в преображенцах!