Девочка из стен - Эй Джей Гнюзи

Не впускают. Элиза вздохнула и покачала головой. Знакомое чувство. Ее тоже не впускали, хотя она и находилась внутри. Вероятно, мальчик — не старше второго-третьего класса на вид — приходился старой мисс Ванде кем-то вроде племянника и явился навестить ее с утра пораньше.

Элиза зевнула и выгнула спину в попытке расслабить напряженные мышцы. Она не могла припомнить, бывало ли ей когда-нибудь так же больно. А может, боль не прекращалась с самого ее возвращения домой? Не в этом ли заключалось взросление? Чем старше — тем мучительнее? Надо бы не забыть наведаться в библиотеку и свериться с карандашными отметками на одной из книжных полок — так родители замеряли ее рост. Эти черточки давно не вызывали у Элизы былой гордости.

Если бы Элиза не бросила школу, осенью она перешла бы в пятый класс. Возможно, когда-то эта мысль привела бы ее в восторг. Возможно, раньше ей не терпелось вырасти. Возможно. Но теперь пойти в пятый класс значило стать слишком взрослой. Неуклюжей, неуместной. Как такая большая девочка будет передвигаться по тесным артериям дома? Где поместится? Как сможет существовать?

Она вздохнула, не отрывая взгляда от ползущих по саду теней облаков. Земля над посаженными вчера миссис Лорой семенами дыни и арбуза все еще темнела влагой. Листья подрагивали на ветру столь неслаженно, будто двигались исключительно по собственному разумению.

Элиза ткнулась носом в толстое оконное стекло и тут же — аккуратнее — принялась затирать расплывшееся пятнышко подолом рубашки. Как же Элизе этого не хватало. Наружности. Самых простых прогулок по улице.

Но вернуться даже после недолгого отсутствия значило толкнуть дверь и обнаружить сползшие тени. Вдохнуть вдруг сделавшиеся непривычными запахи дома: стирки, свечей, еды, плесени. Нарваться на передвинутые вещи, доставленную почту, чужую обувь у двери. Оставить дом, как ни крути, значило вернуться в него на правах гостя. Каждая минута отсутствия все больше отчуждала бы ее от этих стен, а стены — от нее.

Элиза уже знала, что это такое — почувствовать себя чужой. Вернувшись домой в декабре, она обнаружила мебель Мейсонов на том самом месте, где когда-то стояли вещи ее родителей. В розетки были воткнуты освежители воздуха с резким запахом апельсина. Деревянный пол успел нажить новые царапины. Застрявшие в сливных отверстиях душа волосы были на несколько оттенков темнее, чем у нее или ее родителей.

Кто бы хотел пережить такое вновь?

Точно не Элиза. Быть здесь значило быть внутри.

И она продержится столько, сколько потребуется. Как говорил папа, во что бы то ни стало. До самого конца.

Солнце вырвалось из заоблачного плена, и улица засветилась насыщенно-зелёным — Элиза заморгала, но глаза просто отказывались привыкать к этой яркости. Даже в своем посмертии — за сомкнутыми веками — цвет искрил красно-желтыми всполохами и восставал, стоило их открыть. Краски дрожащих на ветру последних весенних дней еще не успели потухнуть перед взором, когда Элиза обернулась и вгляделась в распахнутые объятия комнаты, казавшейся сейчас особенно серой.

Вот, где она была заперта. Там, где в лучах солнца вспыхивала разве что пыль, тонущая в воздухе облаком мертвых серых мошек. И то, видна она была только в прорезавшемся через окно столбе света.

Река по другую сторону дамбы поднялась.

В северных штатах снег таял долгими месяцами. Тонкими струйками он стекал в полуобледеневшие ручьи, разбухающие под его напором, уносящиеся подальше — скатываться вниз по склонам, денно и нощно петлять меж камней по песку и мягкой грязи до самой Миссисипи. Каждую весну бурая река раздувалась до тех пор, пока не упиралась в пограничные дамбы, проглатывая тонкую полосу отведенных ей для затопления земель и укладываясь в изножье тощих кипарисов.

Остужающее дыхание вечера пробудило зеленых речных лягушек и южных жаб величиной с человеческий кулак. Они высунулись из воды, короткими прыжками прочавкали по бетонному склону дамбы, вскарабкались на вершину, нырнули в траву и пошлепали через дорогу во двор Мейсонов.

Солнце уже село, но Эдди продолжал вышагивать по им же протоптанной тропе между ивой и дубом. Двенадцать с половиной шагов от корня до корня. Туда-обратно — двадцать пять. Пройтись так четыре раза — вот уже и сотня. На нем были резиновые сапоги до колен — подарок на прошлое Рождество. Он надевал их каждый день, когда выходил погулять на задний двор, несмотря на то, что они были уже не по размеру и надавливали пальцы. Натягивать и снимать сапоги тоже стало ой как непросто. Все менялось со временем.

Эдди подкорректировал скорость шага так, чтобы не наступить на жабу, возникшую посреди его заплывшей грязью тропы. По морщинистому корню — прямо там, куда он собирался встать, чтобы развернуться, ползла ящерка сцинк. Трудно было сосредоточиться на собственных мыслях, когда мир под ногами кишел извивающейся жизнью.

— Эдди! — Это был голос брата. — Ты тут еще? Мама сказала идти домой.

Задняя дверь захлопнулась.

Темнело. Эдди бродил по двору с тех самых пор, как вернулся из школы. Считал шаги и воображал себя рыцарем. Раскинувшееся позади поле заросло желтым чертополохом, стебли которого превратились в шипастых существ, в его врагов. Они наблюдали за Эдди из высокой травы и строили планы по захвату его замка, а он расхаживал взад-вперёд и продумывал оборону. Он знал, что пора бы уже вырасти из этих фантазий. К домашней работе он не притронулся, но в конце учебного года ее было не так много. Эдди поднял взгляд на посеревший в сумерках дом. В окне кабинета проплыла фигура отца. Зажглась лампа. Надо было идти домой. Эдди осознал, что избегал этого.

— Поторапливайся, черт тебя подери! — Снова брат. — Она не отстает, так что тащи свою задницу внутрь!

Поле позади него зашуршало травой. По двору заметались тени. Открывая сетчатую дверь, он заметил запутавшуюся в ней ящерицу. Ее конечности неестественно изогнулись, а желтые глаза почти вылезли из орбит. Кожа высохла до темно-коричневого цвета. Он не мог понять, мертва ли была уставившаяся на него ящерица.

Элиза сидела на кухонной стойке, доедая остатки овсянки с изюмом. Белка на лужайке за окном усердно чистила мордочку лапками и вдруг замерла, будто занервничала, почувствовав чье-то движение.

Кошка?

Вытянув шею, Элиза оглядела притулившиеся к дому кусты азалии и заросли офиопогона, обступившие гараж, — никаких признаков трехцветки. Она не появлялась уже не первую неделю. Элиза даже нарушила давний собственный завет оставить кошку в покое — и отправилась искать ее под домом. Она была почти уверена, что, увенчайся эта затея успехом, животное пришло бы в ярость. Выгнув спину, кошка замахнулась бы на нее лапой и зарычала бы, как рычал тогда Эдди. Но ничего подобного не произошло — логово пустовало. Была кошка — и вот уже нет.

Элиза сжала между большим и указательным пальцами изюминку и раздавила ее. Дни пересыпались друг в друга сухими хлопьями. Такие же блеклые и однообразные. Компанию ей составляла только белка. И овсянка.