История Французской революции - Франсуа Минье

Это известие внесло на некоторое время в толпу успокоение, и комитету удалось несколько более спокойно заняться организацией милиции из граждан. Менее чем в четыре часа был составлен, рассмотрен, утвержден, напечатан и расклеен план организации. Было решено, что число парижской Национальной гвардии, впредь до нового постановления, будет равно сорока восьми тысячам человек. Все граждане приглашались записываться в эту гвардию; каждый округ должен был образовать батальон, каждый батальон имел своих офицеров; командование этой милицией было предложено герцогу д'Омону, потребовавшему на ответ двадцать четыре часа. Покуда что маркиз де ля Салль был назначен помощником командира. Зеленая кокарда была заменена кокардой красной с синим — цвета города. Все это было делом нескольких часов; округа прислали свое одобрение мерам, принятым постановлениями комитета. Собранию предлагали свои услуги чиновники, включая сюда и судейских, медицинские студенты, полицейские служители и, что важнее, французские гвардейцы. Начали формироваться патрули, и им поручена была охрана улиц.

Народ с нетерпением ждал исполнения обещания купеческого старшины; ружья не приходили, вечер приближался, и на ночь боялись нападения войск. Появился слух об измене, так как оказалось, что была сделана попытка тайно вывезти из Парижа большое количество пороха и что его арестовали около застав. Вскоре, однако, прибыли ящики с надписью „артиллерия“. Их прибытие успокоило возбуждение; народ провожал их в ратушу, предполагая, что в них находится столь сильно ожидаемое оружие из Шарлевиля. Ящики были открыты и оказались наполненными тряпками и дровами. Народ кричал, что ему изменяют, он разразился упреками и угрозами против комитета и против купеческого старшины. Этот последний извинился, говоря, что он был обманут, и для того лишь, чтобы отделаться от толпы, или для того, чтобы выгадать время, он послал за оружием в Шартре. Но там оружия не было, и толпа вернулась еще более недоверчивой и еще более возбужденной. Комитет увидел, что для того, чтобы вооружить Париж и успокоить возбужденное недоверие, ему не остается ничего другого, как заказать выковать стальные пики; он тотчас же дал заказ на пятьдесят тысяч пик, и работа закипела. Чтобы избежать неистовств предыдущей ночи, город был освещен, и улицы его обходили по всем направлениям патрули.

На другой день народ, не получив оружия накануне, снова ранним утром явился к комитету, упрекая его во вчерашнем отказе и обвиняя в неудачах. Комитет тщетно искал оружия; из Шарлевиля его не присылали, не нашлось его и в Шартре; даже арсенал был пуст.

Народ в этот день уже не довольствовался никакими извинениями и положительно думал, что ему изменили; он всей массой бросился к Дому Инвалидов, где находился значительный склад оружия. Народ не выказал ни малейшей боязни пред войсками, собранными на Марсовом поле, он проник внутрь Дома Инвалидов, несмотря на убеждения его начальника де Сомбрейя, отыскал двадцать восемь тысяч ружей, сложенных в подвалах, завладел ими, взял большое количество сабель, шпаг, а также пушек, и все это оружие торжественно унес с собой. Пушки были размещены при входах в предместья, около Тюильрийского дворца, на набережных и на мостах, для защиты столицы от вторжения войск, которых можно было ждать с минуты на минуту.

В это же самое утро возбудило опасение известие, что двинуты к Парижу войска, бывшие в Сен-Дени, и что пушки Бастилии направлены на улицу Сент-Антуан. Комитет тотчас послал проверить это известие, разместил граждан для защиты города с этой стороны и отправил депутацию к коменданту Бастилии[20] с требованием снять пушки и не предпринимать никаких враждебных действий. Эта тревога, внушаемая крепостью, ненависть к злоупотреблениям, которые она покрывала, необходимость занять столь важный пункт и не оставлять его дольше в руках неприятеля во время всеобщего восстания привлекали внимание народа к Бастилии. С девяти часов утра и вплоть до двух часов дня повсюду в Париже раздавался один общий призыв: „К Бастилии, к Бастилии!“ Сюда направлялись со всех кварталов собранные в отряды граждане; вооружены они были ружьями, пиками и саблями. Окружавшая крепость толпа была уже значительна; на стенах крепости были поставлены часовые, а мосты были подняты, как в военное время.

Депутат округа Сен Луи де ля Кюлтюр, по имени Тюрио де ля Розьер, настоял, чтобы его пропустили для переговоров с комендантом Делоне. Допущенный к нему, он потребовал изменить направление пушек. Комендант отвечал ему, что пушки находятся постоянно в башнях и что он не вправе снять их оттуда; что, наконец, узнав о тревоге парижан, он готов их несколько отодвинуть назад за амбразуры. Тюрио с трудом добился, чтобы его пропустили в крепость дальше, так как он желал удостовериться, действительно ли крепость так безопасна для города, как уверял комендант. Проходя по крепости, он нашел, что три пушки были направлены на подходы к крепости и были совершенно готовы смести толпу, если бы она направлялась на приступ. Около сорока швейцарцев и восьмидесяти инвалидов находилось под ружьем. Тюрио убеждал их, равно как и штаб крепости, во имя чести и отечества не проявлять враждебных действий по отношению к народу; офицеры и солдаты поклялись не пользоваться оружием, если на них не будет нападения. Тюрио затем поднялся на вышку; отсюда он увидал громадную толпу, стекавшуюся со всех сторон, и подходившую массу жителей Сент-Антуанского предместья. Вне крепости между тем стали беспокоиться, не видя Тюрио, и требовали его возвращения. Чтобы успокоить народ, Тюрио поднялся на стены крепости и был приветствован общими аплодисментами со стороны сада арсенала. Он спустился, присоединился к своим, рассказал о том, что видел, и затем отправился в свой комитет.

Однако нетерпеливая толпа требовала сдачи крепости. От времени до времени среди нее раздавались слова: „Нам надо Бастилию, Бастилия должна быть наша!“ Вдруг из толпы вышли двое более смелых, чем другие; они бросились к крепости и топорами стали рубить цепи главного моста. Солдаты кричали им, чтобы они удалились, и грозили начать стрелять; однако они продолжали свою работу. Вскоре они разбили цепи, спустили мост и вместе с толпой устремились на него. Приблизившись к следующему мосту, они стали рубить и его. Тогда только гарнизон дал залп и залпом этим рассеял толпу; в скором времени толпа начала новую атаку, и в продолжение нескольких часов все ее усилия были направлены на второй мост, доступ к которому защищался непрерывным огнем крепости. Разъяренный таким упорным сопротивлением народ пытался разбить ворота при помощи топоров и поджечь гауптвахту; гарнизон дал залп картечью, причинивший большой урон осаждавшим, выведя из их строя много убитыми и ранеными. Это, однако, только усилило рвение толпы; народ продолжал приступ с упорством, возбужденный смелостью и твердостью храбрецов, Эли и Юлена.

Комитет в ратуше находился в сильнейшей тревоге. Осада Бастилии казалась ему безумным предприятием. Одно за другим он получал известия о неудачах народа около стен крепости. Комитет находился между двух огней: с одной стороны, ему грозили войска, если бы они оказались победителями, с другой стороны — толпа, требовавшая оружия для продолжения осады. Оружия у него не было, давать народу было нечего, а народ думал, что тут скрыта измена. Комитет послал вторую депутацию с целью прекратить враждебные действия и убедить коменданта вручить охрану крепости самим гражданам; однако депутация не была выслушана из-за шума, криков и звуков выстрелов. Комитет послал третью депутацию с барабаном и знаменем, чтобы легче было ее узнать, но и она не была счастливее: ни та, ни другая стороны не желали ничего слушать. Несмотря на свои старания и на свою деятельность, комитет, заседавший в ратуше, находился у народа в подозрении. В особенности возбуждал сильное недоверие купеческий старшина. „Он много раз надувал нас сегодня“, — говорили одни. „Он толкует, — замечали другие, — что следует рыть траншею, а на самом деле ему хочется только выиграть время“. „Товарищи! — вскричал, наконец, какой-то старик, — что нам разговаривать с этими предателями? Вперед! Следуйте за мной; через два часа Бастилия будет взята!“