На ветрах разбойных лет - Валентина Коростелева

Последнего «обвиняемого», Хабита, Пётр Петрович оставил на «закуску». Знал, что горькая она будет. Копил силы, разогревал обстановку, сплачивал сторонников. В комиссии были люди, не особенно знакомые с «кухней» администрации, а потому – прямые, не боязливые. Хотя подспудно все понимали, что своим постом нынешний Глава города был обязан Хабиту. Выборы требовали денег, и Хабит их дал. Остальные претенденты бледно выглядели: ни застолий для интеллигенции, ни солидной рекламы в печати, ни подарков ветеранам и учителям. После таких ощутимых вливаний в экономику выборов Хабит мог почивать на лаврах, по крайней мере, четыре года. Так оно и было. Приближались новые выборы, и без Хабита Глава вряд ли сохранит свой пост, так как тогда выбирали «кота в мешке», а сейчас к коту этому, раздобревшему, переставшему ловить мышей, – у горожан было, как минимум, сложное отношение. Значит, борьба будет ещё острее, а Хабит ещё нужнее.

– Ну, что, Хабит Имранович, как такое с вами случилось? – почти миролюбиво обратился «Кардинал» к негласному хозяину многого и многих.

– Так ведь, Пётр Петрович, это случайность, не более. Дайте только срок…

– Будет вам и белка, будет и свисток! – почти весело подхватила дама из бухгалтерии.

– Вот-вот, совершенно справедливо! – глядя потеплевшими вмиг глазами на даму, воскликнул Хабит, очень довольный таким началом.

– Так ведь должок-то нешуточный, Хабит Имранович! Тут уже не тысячи, а миллионы! В прошлые разы вы не являлись, а долг рос как на дрожжах. В чём дело? Что, рестораны ваши, кафе – пустуют? Так нет, сам не раз вечером заходил. Не говоря о десятках торговых точек помельче. Так что объяснитесь. И где деньги в короткий срок возьмёте. Мы и это должны знать.

«Много ты знать хочешь, Пётр Петрович, – тянул паузу Хабит. – Опасно это для жизни, дорогой. Ну, что я тебе скажу? Что меня ободрали, как липку, земляки московские – из тех, что с Чечнёй связь держат? Что придётся крепко поднатужиться, чтобы в третий раз собрать дань с местных частников всех мастей?»

– Хабит Имранович, речь о вас, – напомнил Пётр Петрович.

– Да слышу, батька, слышу… Недавно виделись с Главой, говорили и об этом. Вы думаете, у него голова меньше вашего болит? Но он знает: раз Хабит сказал, значит, сдержит слово. У нас, на Кавказе, честным словом не бросаются.

«Понятно, – уже тянул паузу Пётр Петрович. – Прикрываешься именем Главы. Но не знаешь настроения в людях, уставших от демагогии и высокомерия своего предводителя. Потому и дружба с ним – уже не индульгенция, тем более в таких делах».

– Хабит Имранович, кто же поверит, что ваши ресторанные работники, к примеру, получают ниже прожиточного минимума? – вступила в разговор сотрудница пенсионного фонда.

– Да, я их держу пока в чёрном теле. Пока не научатся как следует работать. К примеру, культуры ещё не хватает…

– А иномарки они покупают тоже на этот минимум? – не сдавалась женщина.

– Ну, это дело личное. В чужих карманах негоже копаться.

– Негоже, если платятся все налоги, все страховые сборы, – напряжённый голос Петра Петровича не предвещал ничего хорошего. – При громадных доходах, немалую часть из которых вы скрываете, «гвардия» ваша ещё и поборами занимается!

– Извините, Пётр Петрович! Это что – цивилизованная комиссия или самосуд? Вы сплетни собираете или занимаетесь делом? Простите, но я вынужден буду говорить об этом с Главой, – Хабит глядел на «кардинала» исподлобья и зло, как зверь перед прыжком.

– Не надо меня пугать. В милиции – пачка заявлений об этом.

– Хорошо, я схожу туда, разберусь, кто… вернее, кого мои ребята обидели. Уверен, что это единичные случаи. Известно, в семье не без урода. Мы с Григорием Львовичем разберёмся. Как говорится, в одном кармане смеркается, в другом заря занимается.

«Ещё один намёк. Мол, запанибрата с самим начальником милиции!.. Да… кажется, схватки не избежать».

– Хабит Имранович, вот вам список. Если эти торговые точки не перечислят всё, что положено, – придётся просто их ликвидировать, – протянул бумагу молодой работник администрации.

– Тем более, что расплодилось этих самых точек, как… – заметил кто-то из комиссии.

– И жители давно жалуются. Сколько деревьев у остановок спилено, сколько пьяни вокруг них шатается! – поддержал оргсекретарь.

– Да, и газета завалена письмами об этом. Обращение с покупателями – грубое, если не хамское…

– Вот и я говорю, культуры ещё не хватает! – вклинился Хабит, глядя на мальчишку-корреспондента, что ещё недавно, правда, искренно, пел дифирамбы не только Главе, но и ему, Хабиту. И, откинувшись чуть назад, приняв оборонительную позу, он обвёл тяжёлым взглядом сидящих напротив. Некоторым от этого стало не по себе. И все поняли, что этот «орешек» им пока не по зубам. Разве что «Кардинал» решится…

– Вы не ответили, Хабит Имранович, где такую сумму возьмёте, – напомнил Пётр Петрович.

– А я и не собираюсь исповедоваться перед вами!..

– Как хотите. Но через две недели дела передаём в налоговую полицию – со всеми вытекающими… – поставил точку «Кардинал».

– А можно… несколько строк комментария? – почти робко спросил корреспондент и достал бумажку. – Автор – пенсионер. Очень просил прочитать!..

– Нy, валяй, если коротко, – устало согласился Пётр Петрович.

– Хорошо, только три строфы:

Все невольно взглянули на Хабита. Тот, скрипнув зубами и бросив дикий взгляд на читавшего, – рванулся вон…

Нет, и на пенсии Тимофею не было уготовано спокойной жизни. Ну, ни в какую. Да вот, посудите. Только-только нынешним вечером захотел взять любимого Чехова, растаять в его остроумных и добрых по сути историях, как уже в десятом часу в квартиру позвонили, и вскоре перед Тимофеем стоял тот самый Михаил, которого ещё недавно укорачивал Тимофей. Поскольку после того случая Нюра отказалась перейти хотя бы на время жить к племяннику, то постепенно за своими заботами Тимофей подзабыл тот злополучный вечер. И вот – Михаил явился собственной персоной и стоял перед ним в полной готовности к решительным действиям. Однако же, трезвый, что и успокоило Тимофея.

Но покой, как сказал поэт, нам только снится, поскольку Михаил с ходу пошёл в наступление.

– Знаешь ли ты, своячок, до чего дошла твоя любимая тётя? – Михаил присел на стул, но решительной позы от этого не утратил.