Таинственный труп - Жан-Франсуа Паро

— Полагаю, вас заинтересовала форма бутылки? — лукаво поинтересовался Ноблекур.

— Из нее на меня повеяло воздухом моей родной деревни.

— И вы почти угадали! Это вино с виноградников, расположенных к северу от вашего Шинона. Мой приятель, магистрат, живущий в Руйе на берегу Шера, в хорошие года всегда присылает мне несколько бутылок. Этот белый нектар с берегов Луары именуется жаньерским!

— Сухое, со вкусом свежего винограда, — добавил Семакгюс, прицокивая языком.

— Да, и хранится оно прекрасно, а старея, сохраняет свою крепость.

— Своего рода Ноблекур среди вин, — заметил Николя.

— …который возмущается, когда ему не дают белого вина! — раздался слабый голос Марион.

Неся чашку отвара, она водрузила оную чашку перед своим хозяином, который при виде ее скорчил такую гримасу, что все сидящие за столом не смогли удержаться от хохота.

— Дайте попробовать хотя бы капельку жаньерского — чтобы убедиться, что оно не отдает пробкой, — жалобно заканючил Ноблекур.

В спор вмешалась Катрина.

— Бонюхать. Ну да ладно, можете нюхать, но не полее того. Медицина забрещает. Да, да, забрещает. Вы что, хотите, чтопы у вас знова разыгралась бодагра, от которой у вас бортится характер и в доме все ходуном ходит? И брекратите пурчать себе под нос! Эти госбода бодтвердят, что я брава, они же тоже хотят сохранить вам здоровье.

— Довольно! Придется повиноваться.

Взяв стакан Семакгюса, он закрыл глаза и с упоением вдохнул букет.

— Ах, как я понимаю нашего доброго короля Генриха Четвертого! Когда он приезжал в замок Сен-Жермен, он всегда приказывал подавать себе именно это вино. Да, веселый король, крещенный вином из Жюрансона, умел отдавать честь винам своего королевства.

Вошел Пуатвен с огромной супницей руанского фарфора; водрузив ее на сервировочный столик, он осторожно снял с нее крышку, и душистый аромат тотчас наполнил комнату.

— Что это вы нам принесли? — поинтересовался Ноблекур, сделав вид, что ему неизвестно, какой суп подадут его гостям.

Из плохо освещенного угла раздался слабый голос Марион: она осталась в гостиной, чтобы наблюдать за надлежащим соблюдением правил.

— Суп-потаж под черепаху.

— О! — воскликнул Семакгюс. — Я мог бы определить, насколько копия достойна оригинала. Мне доводилось пробовать черепаховый суп в Батавии, на островах голландской Ост-Индии.

— И где он только не был! — воскликнул Бурдо. — Предлагаю поместить его в ваш кабинет редкостей!

— Ну уж нет! Он выпьет весь спирт из моих сосудов с экспонатами!

После первых ложек воцарилось одобрительное молчание. Семакгюс проследил, чтобы старому магистрату налили лишь немного бульона.

— Мой суровый лекарь не спускаете меня глаз, опасаясь, что мне достанется лишняя ложка бульона. Но, надеюсь, он не будет против, если я, как принято в нашем обществе, получу удовольствие от рассказа, как готовили сей чудесный суп.

— Право же, — начала Марион, обращаясь к Ноблекуру, который, несмотря на отнекивания почтенной служанки, велел придвинуть ей стул, — готовить его очень просто. Для бульона берутся баранья лопатка и головы лосося, тюрбо и мерлана. Их складывают в кастрюлю, добавляют масла, пряностей и кореньев и ставят на огонь. Когда все вместе даст цвет и начнет закипать, доливаете воды до нужного вам объема. Как только мясо начнет отделяться от костей, выложите все на салфетку и, как заведено, осветлите бульон яичными белками. Потом верните кастрюлю на плиту, чтобы она еще немного покипела, а потом добавьте полбутылки мадеры. Накануне вы велели сварить телячью голову, и мы ее сварили, а так как об ужине мы узнали только утром, то срезали с отваренной головы мясо, покрошили его на мелкие кусочки и проварили в белом вине. Эти кусочки и заменяют мясо черепахи.

Все зааплодировали.

— Черт побери, какой крепкий бульон и какое нежное мясо! — произнес Семакгюс. — Я уже сомневаюсь, стоило ли мне позволять вам съесть этот бульон. Мадера может возбудить вас, так что предупреждаю: последствия могут оказаться самыми плачевными.

— Видите, как он со мной обращается, — обратился к Сансону за защитой Ноблекур.

— Сударь, он любит вас и хочет, чтобы вы всегда были здоровы.

— Хм, интересно, как бы он со мной обращался, если бы ненавидел меня?

Николя восхищался непринужденными манерами Ноблекура, чье ненавязчивое внимание постепенно сломило оборону Сансона; от сознания, что он в этой приятной компании на равных, у палача кружилась голова. Бывший прокурор встретил его как старого приятеля, обращался к нему так же, как к остальным, и самым внимательным образом слушал все, что он говорил. В искусстве, именуемом «умение жить в обществе», Ноблекуру не было равных.

— Как поживает господин Бальбастр? — желая угодить другу, поинтересовался Николя. — Довольны ли вы своим визитом к нему?

Ноблекур лукаво улыбнулся.

— Приношу вам его комплименты. С одним из его учеников я исполнил симфонический концерт для трио для флейты, скрипки и фортепиано. Моя партия была скорее второстепенной, нежели ведущей, а потому воздуха мне хватало. А наш приятель остался самим собой, то есть чрезмерно говорливым, чрезмерно… Просто ходячие рукописные новости!

— И вдобавок доброе сердце и безграничное милосердие, — саркастически произнес Николя.

— Да-да-да, в ваших возмущенных словах есть доля истины. Он постоянно обрушивался на Путо.

— Путо?

— Да, Путо, — ответил Семакгюс, — органист, играющий в церквях Сен-Жак-дю-О-Па и Фий-Дье, что на улице Сен-Дени. Кстати, недавно[7]я был в Опере на представлении «Ален и Розетта, или Невинная пастушка». Так как все сетуют, что «Орфей» слишком короток, следом показали эту пьесу. К счастью, представление почтила своим присутствием королева, иначе бы спектакль вряд ли сумели доиграть до конца, настолько велико оказалось недовольство публики. В самом деле, в нем скучно все — и либретто, и музыка.

— Итак, критическое настроение Бальбастра оправдано!

— Говорят, — робко промолвил Сансон, — что недавно прибывший в Париж знаменитый Пиччини[8]был принят господином Гретри. Говорят, он приехал примирить революционные преобразования в музыке с музыкой французской, оказавшейся на задворках. Руководство Оперы пыталось выяснить, не думает ли он основать у нас новое музыкальное направление, которое впитает все веяния времени.

— С такой музыкой, как у Путо, — изрек Семакгюс, — французская музыка, действительно, скоро скончается.