Чингисхан. Волк равнин - Конн Иггульден

Шрия шлепнула по рукам Тэмучжина палкой для взбивания шерсти, и мальчик вскрикнул от боли. Конечно, другие женщины расхохотались, а кое-кто даже передразнил его, и он побагровел от злости.

— Кончай спать, Тэмучжин, — крикнула мать Бортэ в сотый раз.

Работа была тупой и однообразной, и женщины либо развлекались разговорами, либо работали как во сне. Но чужаку такой роскоши не давали. Малейшая невнимательность была наказуема. Жара, казалось, никогда не кончится. Вода, которую передавали по кругу, была теплой и солоноватой, так что Тэмучжин даже захлебнулся. Ему чудилось, что он уже целую вечность бьет палкой по вонючей шерсти, вытаскивает из нее гнид, скатывает ее и перетаскивает с места на место. Он не мог поверить, что это всего лишь первый день.

А где-то в южной стороне ехал домой отец. Тэмучжин представил, как встречают Есугэя собаки, прыгая вокруг него от радости. Он думал, как это здорово — учить орлят охотиться и сидеть на руке. Братья будут в этом участвовать, он знал точно. Им разрешат подносить птицам кусочки мяса, которые они будут держать дрожащими руками. Впрочем, Хачиун не вздрогнет, когда красная птица схватит корм, в этом-то он был уверен. Он завидовал братьям: им предстоит чудесное лето, которое они проведут вместе.

Шрия опять ударила размечтавшегося Тэмучжина. И тут он молниеносно вырвал палку из ее рук и аккуратно положил рядом с собой на землю. Женщина разинула от удивления рот и потянулась за палкой, но мальчик придавил свою добычу коленом и покачал головой. Голова у него кружилась, сердце отчаянно колотилось. Он заметил, что взгляд Шрии метнулся к Шолою, стоявшему поблизости, но тот наблюдал, как на земле раскладывают новый слой влажной шерсти, и не обратил на них внимания. Тэмучжин думал, что она закричит на него или призовет Шолоя на помощь, но, к его изумлению, женщина лишь пожала плечами и снова протянула руку. Мальчику стало как-то неловко, и он решил вернуть палку, готовый в любой момент увернуться от нового удара. Шрия в нерешительности подержала ее в руке, но вдруг отвернулась и пошла прочь. Тэмучжин несколько минут не сводил с нее взгляда, а пальцы сами собой продолжали выглаживать и дергать шерсть. Старуха так и не вернулась, а через некоторое время он снова полностью погрузился в работу.

Энк, его дядя, принес котел кислого молока, и люди подкрепились. Когда солнце коснулось холмов на западе, все получили по большому черпаку прозрачной жидкости — похожего на воду черного арака, но он обжигал все внутренности. Арак был горячее чая с молоком, что давали в юртах. Тэмучжин поперхнулся и закашлялся. Он отер губы и ахнул от боли, когда жидкость попала на ссадину и обожгла ее, словно огонь. Коке ушел волочить войлок позади своего коня, однако Шолой углядел, что мальчик попробовал арака, и расхохотался. Тэмучжин подумал даже, что старика сейчас хватит кондрашка и он окочурится у него на глазах. Но старик не умер, а вытер слезы и стал протискиваться к котлу за новым черпаком арака. Обидно было смотреть, что человек, который почти ничего не делал, получает уже вторую пиалу, но никому, похоже, не было до этого дела. Свет медленно угасал, последняя шерстяная кошма была скатана и привязана за лошадью.

Никто ничего и сказать не успел, а Бортэ уже взлетела в седло, ошеломив Шолоя, державшего повод. Они молча посмотрели друг на друга, и беззубый рот старика задергался, словно ему попал кусок хряща, который он не может прожевать. Смешавшись на мгновение, Шолой шлепнул коня по крупу, и Бортэ ускакала, исчезла в сгущающемся сумраке, чтобы раскатать войлок в плотное ровное полотно. Войлок не пустит зимний холод в юрты, из него получатся тяжелые ковры и чепраки. Обрезки пойдут младенцам, которые еще слишком малы, чтобы испражняться в отхожую яму. Тэмучжин сел на корточки, выпрямил спину и закрыл воспаленные глаза. Правая рука онемела. Он стал тереть ее, чтобы разогнать кровь и почувствовать пальцы, но, когда кровь пошла по жилам, на глаза от боли навернулись слезы. Никогда он еще так не работал. И задумался: станет ли он от такой работы сильным?

Тэмучжин поднялся на ноги, и тут к нему подошел Шолой. Мальчик еле заметно подобрался, увидев старика. Он ненавидел свой страх, но получил слишком много неожиданных ударов и старался быть начеку. Шолой крепко взял его двумя пальцами — знакомая уже хватка — и рыгнул. Из его желудка пахнуло кислым молоком. Старик указал на юрту кривым пальцем:

— Иди ешь и ложись спать. Завтра будешь рубить дрова на зиму.

Тэмучжин слишком устал, чтобы пререкаться, а потому пошел за стариком, еле волоча тяжелые ноги и с тяжелым сердцем.

Есугэй нашел достаточно безопасное место для стоянки. Долина, где он увидел всадников, кончилась, и он понесся к холмам, надеясь найти хоть какое-нибудь укрытие и тем самым сбить погоню со следа. Он понимал, что на пыльной почве его легко отыскать, но скакать всю ночь не мог, так как лошадь могла попасть в нору сурка и сломать ногу. Поэтому Есугэй направил отважного коня по крутому склону вверх, к пестрым зарослям деревьев. Он спешился и вел коня в поводу, постоянно его подбадривая. Это был трудный и опасный подъем. Глаза лошади побелели от страха, когда копыто скользнуло на камнях. Есугэй быстро обмотал поводья вокруг дерева и стал отчаянно тянуть, пока его верный товарищ не нашел опору. Так они добрались до вершины. Плечи и широкая грудь Есугэя ныли от напряжения. Вдруг конь его заржал, оглашая своим призывом окрестности. Эти звуки можно было услышать за несколько полетов стрелы. Есугэй не думал, что преследователи рискнут в такой темноте пойти за ним в заросли. Он пока затаится, а те пусть себе ищут следы на прошлогодних листьях да сухих иглах. Он весело усмехнулся бы от этой мысли, если б мог видеть своих преследователей. Но затылком он чувствовал чужой взгляд. Значит, всадники все еще поблизости, высматривают и прислушиваются, выискивая хоть какой-нибудь признак, что он скрылся где-то рядом. Есугэй опасался, что конь откликнется на ржание их лошадей и выдаст укрытие, но тот после подъема на холм и долгой скачки слишком устал. Если повезет и если ночью не разводить огня, чужаки оставят поиски и утром отправятся своей дорогой. Ничего страшного не случится, если он вернется к Волкам на день позже.

На вершине холма Есугэй нашел пару низкорослых кустиков и привязал к ним поводья. Конь опустился на колени, но не смог лечь — поводья натянулись слишком туго. Хан Волков не стал его расседлывать на тот случай, если придется быстро уходить, только ослабил подбрюшный ремень. Мерин фыркнул, словно поблагодарив за заботу, и улегся поудобнее. Через мгновение он закрыл глаза и задремал. Мягкие губы раскрылись, обнажив крепкие желтые зубы.

Есугэй прислушался, стараясь понять, отстали преследователи или подбираются ближе. Впрочем, по такой неровной местности подойти незаметно к его укрытию трудно. Он развязал ремешок, удерживающий меч в ножнах, обнажил его одним точным движением, осмотрел клинок. Добрая сталь, хорошая добыча. Разбойники могут на него охотиться из-за одного только меча. Если бы здесь был верный Илак, хан, не раздумывая, встретил бы их на равнине. Но пятеро на одного — многовато. Разве что они окажутся мальчишками, еще не пробовавшими крови. Таких можно напугать только криком да несколькими короткими взмахами клинка. Отцовский клинок был острым, как и прежде. И это хорошо, так как Есугэй не мог рисковать точить его ночью о камень: его не должны слышать. Он сделал пару глотков из кожаного бурдюка и поморщился: слишком он был легким. Утром конь захочет пить. Если ручей поблизости пересох, то день будет трудным независимо от того, заметили его преследователи или нет. Он пожал плечами. И не такое приходилось переживать.