Закон оружия - Сергей Дышев

Я не ответил. Любые слова превращаются в шелуху, если ты не можешь повлиять на человека. Шамиль катился по заданной программе. Каждый день обороны приносил деньги… Лишь бы не погибнуть. Пусть умрут слабые и невезучие. И количество участников дележа будет меньше.

Салман ушел. Вскоре послышались выстрелы. Черт поймешь эту банду: где кончается фатальная жестокость и начинается упрямое благоразумие?

Шамиль подхватил две зеленых трубы гранатометов, обернувшись, бросил:

– Не уходи без меня. Мы обязательно прорвемся. Ты жди, хорошо?

Он почти упрашивал.

Я сидел в сыром окопе. Который раз за эти дни оттаяло… По глинистой стене сочилась мутная водица из серого островка снега на бруствере. Я почувствовал острую жажду. Так бывает всегда, когда на многие часы забываешь о еде, о том, что организм требует хотя бы простой воды… Нестерпимо захотелось вылезти, достать из кармана платок и, помахивая, пойти через комья грязи, которые и составляют линию фронта, перейти ее, сказать, что невиновен, что не стрелял, и вообще не имею отношения к этой бойне. Я навоевался, мне пошел четвертый десяток, я оглох от канонады, от беспощадных вертолетных обстрелов, когда огненные стрелы в лучшем случае пытались вырвать с корнем мои барабанные перепонки. Эту землю посадили на шарниры, она уезжала из-под моих ног, она опрокидывалась, и вместе с ней и я летел в тартарары…

Потом я стряхивал землю, комья грязи, смотрел на руки – они были чернее ночи, ошалело оглядывался, задирал голову из окопа – пасмурное небо путало время суток. Я уже смирился с тем, что в следующее мгновение появятся мои друзья-собровцы – Саня Иванов, Бабай, Серега Черный, Олег Потапов – и раскрошат меня вместе с соседями по окопу. И правильно сделают. Порядочные люди не имеют привычки засиживаться у бандитов.

В это мгновение я вспомнил еще более бесправных заложников, и особенно милиционеров. «Я должен их освободить!» – отчетливо понял я.

Убрать двух-трех охранников для меня не представляет ничего сложного.

Я вылез из окопа, и тут же что-то тугое и жесткое ударило в лицо…

Потом был непрерывный звон в ушах, тошнота… Я стоял на коленях, опираясь о мокрые стены окопа. Меня вывернуло наизнанку…

Потом я пришел в себя, и, кажется, изнанка вновь вернулась на свое место.

Потом я начал соображать. Я понял, что не выйду из замкнутого круга, пока не приму решения. Но все, что требовало трезвого ума, сразу же принимало характер разжижения. Мысль подрывалась, как высохшая пленка на барабане старого кинопроектора.

Я безуспешно склеивал свои мысли, пока не понял, что к легкому ранению получил еще контузию, степень которой, увы, не мог определить.

Удав протянул мне флягу: рот, разъехавшийся в улыбке, въевшаяся в оспинки грязь. Я с жадностью приник к горлышку, первых глотков не ощутил, потом почувствовал терпкий привкус металла.

– Спасибо, Удав! – поблагодарил я, вернув флягу.

– Меня вообще-то звать Серега, – заметил он и протянул руку.

– Володя, – вынужден был назвать себя и я и пожал его шершавую лапу.

– Меня тоже два дня назад шарахнуло, до сих пор мутит от запаха тола.

– А тебя не тошнит от войны, тем более воюешь черт знает за чьи интересы?

– Интерес у меня один – бабки… – пояснил, дружелюбно осклабившись, кореш Серега. – А их разборки я манал, мне по барабану.

Он тоже глотнул из фляги, я заметил наколотые колечки на его пальцах. Явный зэк.

– А как здесь очутился? Давно воюешь? – спросил я, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, которая разламывала, раскалывала на дольки мой череп, вот-вот мозги полезут из ушей.

– О, это долгая история… Тебе, как писателю, интересно будет. – И словоохотливый Серега погрузился в пучину своего интересного прошлого.

Он рассказал, как мотал срок в тюрьме таджикского города Курган-Тюбе, как в один прекрасный день всех зэков освободил большой души человек, сам былой арестант, Сангак Сафаров – лидер Народного фронта.

– Выпулился на волю, мать честная, не жизнь, а сказка! Тогда я впервые получил «пушку». Дед сказал: всем, кто со мной, выдать оружие… Некоторые наши закосили, свалили в туман, думали на шмоне в городе выжить. А Сангак сказал: мародеров отстреливать… Так и было. – Серега задумался, лицо его неожиданно окаменело, видно, вспомнил что-то особенное, засвербила в памяти заноза. – Вовчиков колотили по всей Вахшской долине, хотя мне по барабану, что вовчики, что юрчики, лишь бы тугрики платили. А потом я упорол косяка: пошел с бабой-снайпером, латышкой, на ночную операцию: постреляли в кишлаке у вовчиков – шухер устроили. Ее на обратном пути смертельно ранило, когда мы на машине прорывались… Меня за самоуправство чуть не заделали вглухую. А когда я еще на бабе одного начальника крупно погорел, пришлось давать винта. Метнулся к вовчикам – фундаменталистам, а куда еще деваться? Меня на всех дорогах ловили… Неделю держали в подвале, проверяли. Потом разведка подтвердила, что действительно на меня объявлен розыск по всей республике. И отправили на повышение квалификации в лагерь под Пешаваром. Там школа была, дай боже! Пакистанские офицеры дрючили нас, как щенков. Я исхудал, подцепил какую-то заразу местную, вся рожа в язвах была. Видишь, следы остались? Чуть околеванец не настал… Через три месяца переправился с командой через Пяндж – и снова на войну. То, что выжил, – спасибо пешаварской школе: стреляю на звук в темноте, влет, с одной, двух рук, владею ножом по-всячески. Но самое главное, знаешь что?.. Вовремя сориентироваться и слинять. Вместе с командой, конечно… Дезертиров нигде не жалуют.

– Когда ты сбежал из Народного фронта? – спросил я.

– В ноябре девяносто второго.

– Я тоже воевал у Сангака, только уже в девяносто третьем…

– О! – удивленно воскликнул Серега. – Мы с тобой – ветераны таджикской революции. А потом, значит, по разные стороны были?

– Мы и сейчас не на одной, – уточнил я.

На что Серега не преминул резонно заметить:

– Мы в одном окопе, а бомба не разбирает.

Что правда – то правда. Как бы в подтверждение его слов за нами раздался взрыв, сыпануло мерзлой землей.

Серега выматерился.

– Почему тебя Удавом называют? – поинтересовался я, стряхнув землю.

– Старая кликуха… В разведку когда ходил, часовых брал за пищак.

– Что?

– Ну, душил…

– А как здесь оказался?

– Бабками заманили. Тут платят, не скупясь. Со мной еще из наших Салатсуп, Бурбынахер, Ильхом поехали. Уже скоро год здесь кантуемся. Бурбынахера убили. Они все за веру воюют. А мне эти исламские идеалы до фонаря. Предлагали: давай, принимай нашу веру. Не, ребята, говорю, мы так не договаривались. Короче, отстали…

– Но за своего не считают?

– Балаболят иногда по-своему, чувствую, что по моему адресу. Я некоторые слова понимаю. Думаешь, не доверяют мне? Не, братан, на войне так нельзя. Или ты свой, или чужой. Они вот знают, что у меня, как русского, заднего хода нет…