От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

из-за горных вершин заглянула луна, а медведь все еще не возвращался со своей рыбалки. И Сяду решил больше не ждать, поплыл дальше. Он уже отошел порядочно, свернув в глухую протоку под свесившимися над водой ивами, как вдруг услышал сердитое звериное рычание. Есть, попался мишка! Быстро повернул оморочку и изо всех сил стал толкать ее шестом против течения.

— Когда вернулся, вижу, обе передние лапы медведя в мою петлю попали. Что делать? Ни ружья, ни копья нет у меня. Тут я про топорик вспомнил. Схватил его и оглушил зверя. — И Сяду смеется, обнажая редкие черные зубы. — Первый раз в своей жизни на медведя с топором охотился. Стыдно. Никому про это, знаешь, не говорил. Тебе рассказал. Все равно, давно дело было.

Последние несколько лет Сяду уже не охотился на лесного зверя. Зато рыбачить не бросил. Особенно зимой любит он «мало-мало» порыбачить.

Уйдет чуть свет на озеро, продолбит пешней майну, сядет на барсучью шкурку на лед и, не торопясь, помахивает сверкающей жестяной рыбкой-приманкой. За короткий зимний день наловит полсотни щук и десяток сигов.

— Ничего себе «мало-мало»! — говорю я с удивлением. — Другой человек целый день просидит около майны, ничего не поймает.

— Наверно, я рыбу понимаю лучше, — опять смеется Сяду.

Прошлой зимой в тихий февральский день наловил он на «махалочку» столько щук и сигов, что пришлось идти в село за упряжкой и нартами. Он взял себе пару больших щук на талу, остальное сдал в артель.

Дружно живут между собой ульчи. Горе одного — горе остальных, радость одного — радость для всех.

В какой бы я дом ни заходил в Кольчоме, меня только и спрашивали про Александра Дятала.

— Зря ты его не привез тоже, — говорили мне. — С ним бы на Удыль сходил. Александр, как приедет, целые дни на озере. С оморочки картинки свои пишет, с нее и рыбу ловит себе. К берегу пристанет, костер разведет, ухи сварит, покушает мало-мало — и дальше плывет. Однажды целую неделю не возвращался. Думали, с ним беда приключилась. Пошли на моторке искать Сашу. Далеко-далеко, около сопок, нашли его. Он закат солнца рисовал.

Хотя день уже кончался, я попросил Диму сходить со мной на Удыль. Он немного помялся, сославшись на то, что по проливу идти на веслах опасно, а своей моторки у него нет. Тогда дед Сяду посоветовал одолжить подвесной мотор у директора магазина, — мол, человек тот хороший, не откажет.

Старик оказался прав.

Дима столкнул с песчаной отмели старую плоскодонную, с острым приподнятым носом угду, подвесил на корме мотор и, сильно дернув за шнурок, сразу завел. Лодка быстро заскользила по тихой протоке, ведущей прямо на озеро.

Более семидесяти километров в длину и около двадцати в ширину, Удыль, как я уже говорил, здесь называют ульчским морем. В него впадают десятки горных рек, а такие, как Бичи, Битки, Большая и Малая Силоси, — самые рыбные реки, и в прежние годы в пору хода кеты или горбуши, по словам Димы, туда приезжали на промысел чуть ли не все взрослые жители Кольчома. Весь улов прямо на берегу разделывали, солили, укладывали в бочки и на таких же, как наша угда, увозили в селение.

— Знали наши предки, где поселиться, — с гордостью говорит он. — Для ульча, где бы он ни жил, Удыль — родина! В старину, рассказывала бабушка Аю, сюда на праздник медведя съезжались ульчи с самых далеких стойбищ. И не одного медведя выводили на полянку убивать, а семь сразу. Семь у нас — счастливое число. — И, сплюнув за борт окурок, продолжает: — Мой двоюродный братишка дипломную картину рисовал — «Праздник медведя на Удыле». Аю ему рассказывала, а Сашка с ее слов эскизы делал. После, когда картина была готова и старики пришли смотреть, все правильно было у него. Никто не ругал.

Чем дальше мы уходим вперед, тем шире расступается озеро, и вскоре из поля зрения исчезают берега. Только на закатной стороне горизонта видны горы, сплошная цепь гор с тупыми и острыми вершинами, слегка уже тронутыми багрянцем. Местами стоят они совершенно отвесно, ниспадая к воде темными каменистыми складками.

Ходу к тем сопкам часа три-четыре, но наша моторка вряд ли выдюжит по приливу, когда озеро уже взялось волнами. Ее уж и так кидает с борта на борт и понемногу заливает водой. Я едва успеваю вычерпывать лужу консервной банкой.

В восьмом часу, когда солнце спряталось за горный хребет, по всему пространству озера плотно легли сумерки. Улетели последние чайки на свой птичий базар — крохотный островок в виде зубчатой скалы, что стоит в одиночестве среди темного моря воды. Так густо облепили его от вершины до пят белые птицы, что островок будто колышется, подмываемый быстрыми волнами.

Озеро Удыль замечательно еще и тем, что оно соединяется с Амуром протокой. Не знаю, судоходна ли она в наши дни, но во времена экспедиции Невельского один из его сподвижников Николай Бошняк впервые попал на Удыль именно по той протоке, хотя при глубине двух — двух с половиной метров она сплошь усеяна отмелями.

А нынешним засушливым летом, когда повсюду спала вода, возможно, обмелела и протока; да и пуститься по ней в длительное плавание не на чем и не с кем.

И я глубоко в душе пожалел об этом...

Все круче волны. Временами, тесня друг друга, они сплошным валом подкатываются к нашей моторке, и она легко, как скорлупка, взлетает на высокий, со взбитой пеной гребень и, продержавшись на нем несколько секунд, почти стоймя падает вниз. Мотор, кажется, работает из последних сил — стук его все глуше, но Дима как ни в чем не бывало сидит себе на корме, закинув ногу на ногу, незаметно правит рулем и бестревожно покуривает папиросу.

— Давайте обратно, — говорит он, — а то у нас тут быстро темнеет.

И верно, пока возвращались в Кольчом, тьма уже ложилась на волны, приблизив горизонт настолько, что он казался чуть ли не за бортом нашей моторки.

Маяком нам служил остров чаек.

Когда мы проходили поблизости от него, птицы всполошились, захлопали крыльями, взлетели невысоко, потом снова сели на свои места.

На берегу нас поджидал дед Сяду.

— Пошли к нам талу кушать,