Былое и думы собаки Диты - Людмила Раскина

Мы вышли за калитку. Через дорогу от нашего дома был небольшой пруд, окаймленный высокими густыми кустами, которые отражались в воде. С нашей стороны кустов не было, а на берегу загорали дачники.

За прудом было еще немножко домов, а дальше чернел лес.

Мы пошли по улице направо. Там, где дорога поворачивала к лесу, стояла красивая дача за зеленым забором. Когда мы проходили мимо, из-под ворот вдруг высунулась черная лохматая морда и раздался звонкий лай. Сразу послышались голоса:

— Кэрри! Кэрри! Назад! Стоять!

Но я уже сразу поняла, что эта Кэрри по воспитанию недалеко ушла от меня, и совсем не удивилась, когда из приоткрывшейся калитки выскочил большой королевский пудель и закружился вокруг меня. За ним вышли два мальчика и заговорили с Рыжушей.

Оказалось, что мы с Кэрри — ровесники, и Рыжуша с Мишей — ровесники, и только голубоглазый Илюша — ничей не ровесник, ему всего четыре года.

Миша сказал, что это дом их бабушки, и они живут здесь каждое лето, все здесь знают и могут нам показать. Они предложили нам дойти до леса, и мы с Кэрри побежали вперед наперегонки.

По дороге к лесу с одной стороны стояли маленькие домики. Миша сказал, что это детский сад, который приехал сюда на лето. Было воскресенье — день, когда родителям разрешают навестить своих детей, и все детсадовские ребятишки прилипли к решетке высокой ограды. Они не отрываясь смотрели на дорогу — ждали своих мам и пап.

Несмотря на жару, все малыши были почему-то тепло одеты: один — с зелеными сопельками — был даже в шерстяной лыжной шапочке, у другого голова повязана платочком — наверное, ушки болели. Он увидел нас и сразу стал быстро-быстро говорить:

— Моя мама приедет! Вот увидите, она обязательно приедет!

— И моя!

— И моя! — закричали другие ребятишки.

Они просовывали через ограду руки и старались погладить нас с Кэрри. Мы их немножко полизали, но грубая толстая тетка в белом халате нас прогнала. И мы пошли дальше. В лесу деревья были очень высокие и росли густо, но сначала была огромная зеленая поляна, где мы с Кэрри могли носиться, сколько душе угодно.

Потом ребята начали кидать нам палочку — «апорт», и мы с Кэрри соревновались, кто скорее ее схватит. Только, когда палочка доставалась Кэрри, она несла ее Мише или Илюше, а если палочку хватала я, то начинала ее грызть, трясти из стороны в сторону и никому не отдавала. Им приходилось искать новый апорт.

Потом мы с Кэрри лежали, высунув языки и тяжело дыша, а ребята собирали землянику. Когда мы шли обратно, в детском саду уже было много родителей — наверно, пришла электричка из Москвы. Они сидели на детских стульчиках и кормили своих детей из баночек. Довольные малыши сидели у мам и пап на коленях и, как галчата, раскрывали рты.

Перевязанное Ушко был уже без платка. Он тоже ел из баночки и все время спрашивал тревожным голоском:

— Мам! Ты скоро уедешь?

А Лыжная Шапочка один стоял у забора и тихонько плакал. Мы отдали ему всю землянику, которую собрали в лесу, и конфеты, которые были у Илюши в кармашке, а Рыжуша утешала его и говорила, что его мама, наверно, приедет следующим поездом.

Тетка-воспитательница ласковым голосом ворковала с родителями и не обращала на нас и на Лыжную Шапочку никакого внимания. Он изо всех сил притиснулся к ограде, и мы с Кэрри зализывали грязные соленые дорожки от слез у него на щеках, пока он не заулыбался.

Когда мы вернулись, дом внутри был уже неузнаваем. Па всегда говорит, что наша Ба отличается удивительным умением сделать все вокруг себя уютным и красивым. Конечно, Па и Ма ей помогали — все вымыли, расставили по местам, но на окнах уже висели тюлевые белые занавески, кровати были застелены покрывалами, а на большом круглом столе посреди комнаты лежала накрахмаленная отглаженная скатерть — вот это Ба!

Па говорит, что он никогда раньше не придавал всему этому значения, но однажды он пошел с маленькой Рыжушей в гости на дачу к своим друзьям и увидел голую электрическую лампочку на шнуре, стол, застеленный газетами, и окна без занавесок. Освещенная терраса выглядела снаружи как аквариум, в котором вместо рыб плавали люди.

Наша Ба никогда не допускает никаких голых лампочек, и неважно, своя это дача или съемная, и Па с удовольствием ей помогает. Он умеет из ничего сделать абажур или бра, мастерит полочки, шкафчики — все, что нужно.

Сейчас Па сидел у стола на терраске, которую они с Ба превратили в кухню-столовую, и ел красный борщ — предусмотрительная Ба привезла обед с собой. Па считает, что лучше нашей Ба никто готовить не умеет, и я с ним согласна. Только Па какой-то странный: лично я ем все, что дает Ба, а у него — «периоды, как у Пикассо», говорит Ма. Она объяснила Рыжуше, что Пикассо — это великий художник, который одно время все рисовал розовыми красками — «розовый период», а потом голубыми — «голубой период».

Так и у Па — периоды. Только он не рисует, а ест. Например, сейчас — красный холодный борщ. А раньше любил молочную вермишель: три раза в день — только молочную вермишель.

Еще у него был период — свежий белый хлеб с маслом, медом и холодной водой. Он знал около нас все булочные, куда прямо из пекарни привозили пышные караваи с румяной корочкой — «с пылу с жару», и ездил туда за ними.

И так все время — периоды!

Когда бывает период еды, которую готовит Ба, она очень гордится и, хотя делает вид, что посмеивается над ним, безотказно кормит его излюбленной пищей. Но когда одно время он ел только готовые котлеты из магазина («чтобы плавали в жиру»), Ба ужасно возмущалась («их даже кошки не едят») и жарить эти «подошвы» отказывалась.

А еще сущее наказание для Ба — компот. Па очень много курит и у него постоянно першит в горле, поэтому в холодильнике всегда должна стоять большая кастрюля компота из сухофруктов. Но он выпивает только жидкость, а гуща достается мне.

Сначала я очень радовалась, но потом поняла, что я за Па не успеваю, и в конце концов отказалась есть эти вареные яблоки и груши.

Ба мучилась, что приходится выбрасывать добро, пыталась менять пропорции и даже дважды использовать одну и ту же гущу — варить «вторак» или даже «третьяк» (по выражению Па), но потом Ба устыдилась.

Итак, сейчас был — я заглянула к Па в тарелку — «период красного борща». А где же моя кормушка? Я заметалась около стола:

— Батюшки! Неужели забыли? — но Па сразу заметил:

— Дитуша! Вот же твоя кормушка! Около двери!

И правда! Стоит, родненькая. И полнехонькая — позаботилась Ба и обо мне.

После обеда мы с Рыжушей улеглись спать. Я лежала на коврике, зажмурив глаза, и передо мной проносились: солнечная поляна, малыш с зелеными сопельками, и опять лес, и опять Кэрри, с которой так весело бегать взапуски. Лапы у меня подрагивали, я тихонько повизгивала и, уже засыпая, услышала голос Па: