За гранью - Микаэль Крефельд

– А может, оно стоит того.

В эту минуту в коридоре послышались шаги, и в следующую секунду в дверь просунулась голова Лулу.

– Сюда поднимается Славрос.

Иза отставила утюг и оттолкнула Машу. Девушки, которые держали Табиту, бросили ее и кинулись вон из туалета. Внезапно Маша осталась одна с лежащей на полу негритянкой, та вытащила изо рта трусики, которые ей засунули вместо кляпа. Оглядевшись, Маша увидела полотенце и обернула им ягодицы и бедра Табиты. Затем помогла ей войти в первую попавшуюся кабинку и закрыла дверцу.

– Ты что так поздно на ногах?

Маша обернулась и увидела перед собой Славроса, вошедшего в сопровождении двух стриженных ежиком телохранителей.

– Мне не спалось. Захотелось в туалет.

– С тобой все в порядке? Болеешь по этой части? – спросил он, указывая на низ ее живота.

Она помотала головой:

– Ничего подобного, я слежу за собой.

Он повел носом и чихнул:

– Чем это тут пахнет?

– Не знаю. Может, паленым волосом? Девушки вечером занимались наращиванием волос, а от этого всегда бывает запах.

Славрос смерил ее взглядом:

– Ты расскажешь мне, если что-то случится? Если тут будет происходить что-то неположенное?

– Конечно, Славрос. Можешь на меня положиться.

– Спасибо. Я это ценю. Вчера ты удачно провела вечер. Хорошо заработала. Продолжай в том же духе.

Когда Славрос ушел, Маша открыла дверь кабинки. Табита стояла внутри, кусая руку, чтобы не расплакаться в голос. Слезы ручьем лились у нее по щекам.

– Постарайся думать головой, Табита. Иначе ты тут не выживешь.

– О’кей! – сквозь рыдания ответила Табита.

«„Мало сказать «о’кей», Табита. Ты должна хорошо думать головой, делать, что тебе говорят, постараться пережить все эти пакости без лишних потерь. Понимаешь, Табита?“ Табита только заливалась слезами. Дрожала всем телом. Я дала ей таблетку валиума – последнюю оставшуюся у меня. Помогла ей, как это сделала бы Туснельда из „Дочери драконьей ведьмы“, выручавшая своих подруг-изгоев. Я понимала, что одна таблетка не снимет боли. Я поступила так главным образом из сострадания. Меня мучила совесть. Не знаю почему. Иза – психопатка, чертова психопатка! И другие, ее пособницы, тоже ненамного лучше. Это еще далеко не конец. Чем меньше быков приходит в клуб, тем больше зависти и злости. Черт побери! Скоро Рождество. Я желаю себе на Рождество быков. Побольше быков. Я мечтаю выбраться отсюда, пока мы друг друга не поубивали.

Здесь – никому – нет – пощады».

Кристиансхавн, 2013 год

Через несколько дней после ссоры с Йонсоном Томас, проходя мимо «Антиквариата Виктории» на углу Дроннингенсгаде и Миккель-Вибе-гаде, остановился на минутку перед витриной у книжного развала, где были выложены детективы, и затем вошел в лавку. В магазинчике его охватило ощущение уюта. Маленькое помещение было все заставлено книжными стеллажами, которые громоздились от пола до потолка, а на них сплошными рядами стояли старые книги. Из портативного граммофона на прилавке лились звуки «Summertime»[21]в исполнении Чарли Паркера. Все здесь было пропитано запахами кофе, книжной пыли и куревом Виктории – самокрутками «Петтеро». Протиснувшись между стеллажами с путеводителями, Томас пробрался к стене, вдоль которой тянулись низенькие ящики со старыми CD-дисками. Перебирая выставленные в ряд диски, он остановился на одном, пробормотав: «Бинго!» Это был «Эссеншл» Холла и Оутса, там были собраны все их хиты за последние тридцать лет. Взяв диск, он направился к прилавку, за которым Виктория рассчитывалась с покупателями.

– Привет, Ворон! – сказала она, не вынимая болтающейся в углу рта сигареты. Дешевые, оплаченные из больничной кассы очки Виктории еле держались на кончике носа. Кроме Виктории, Томас никогда не встречал женщины, которая бы изо дня в день ходила в клетчатом твидовом костюме и башмаках со шнурками, словно персонаж, сошедший со страниц диккенсовского романа.

– Сколько ты возьмешь за это? – спросил Томас, показывая выбранный диск.

Виктория прищурилась:

– Семьдесят.

– Семьдесят? – переспросил ошарашенный Томас. – Он же не новый. Ты не забыла?

– Это альбом на двух дисках.

– Мне нужен из них только один. Вообще-то, только одна запись. Я согласен на тридцать.

Виктория терпеливо посмотрела на него сквозь очки и оттянула широкие подтяжки:

– Я не торгую половинками книг и половинками дисков.

– Но такие цены – это же для туристов!

– Ну так и оставь его туристам, – ответила Виктория и протянула руку, чтобы забрать диск.

Томас торопливо убрал руку с диском подальше и сунул добычу в карман:

– За мной будет долг.

– Я не даю…

– …кредита. Я это знаю, – сказал Томас и быстро ретировался к двери.

– В следующий раз принесешь плюшки с корицей, целый пакет, и чтобы они были из кондитерской, а не какая-нибудь черствятина.

– Обещаю, – согласился Томас и помахал рукой уже с тротуара.

Время близилось к полуночи, Томас сидел на корме яхты, в одной руке он держал пустую коробку от диска, в другой – полстакана джина. С тоником и музыкой вышел облом. О первом он забыл позаботиться, второе было невозможно из-за неисправной проводки, которую он так и не сумел наладить. Попытка починить ее кончилась коротким замыканием в общем распределительном щите на набережной; первые жалобщики, недовольные отсутствием электричества, его уже навестили. Завтра Пребен устроит тарарам, но сегодня это меньше всего волновало Томаса. Если музыкальный центр не заработает, то придется снова идти в «Морскую выдру», а с Йонсоном они еще не успели помириться. Томас пригубил стакан. Что ему за дело до уборщицы и ее пропавшей дочери? Он знать не знает, кто там убирается у Йонсона. Томас даже замотал головой, вспомнив, как Йонсон пытался его пристыдить. За шесть лет, проведенных в полицейском участке Центрального района Копенгагена, он столько навидался человеческих трагедий, что из-за какой-то пропавшей девчонки не собирался вставать на уши. Тут включилось электричество, и яхта осветилась. В каюте заработал музыкальный центр, и через открытую дверь на палубу полились звуки музыки. Томас откинулся в кресле и попытался посмотреть, что там делается у распределителя, но будка находилась на набережной метрах в двадцати от того места, где была пришвартована его яхта, и он никого там не разглядел. На всякий случай он все же поднял стакан с джином, посылая привет в темноту. Он отпил глоток, алкоголь ударил в лобные доли, и Томас почувствовал, что постепенно пьянеет. Эпизод с Йонсоном никак не шел у него из головы. Надо было дать ему в морду за то, что помянул Еву. Но Йонсон сказал правду. Ева была особенная. Всегда ставила других на первое место, а о себе думала в последнюю очередь. Среди адвокатов во всей стране не нашлось бы другого такого беззаветного защитника. Сколько раз он видел, как она целыми ночами не спала, готовясь к решающему заседанию суда. Временами он даже ревновал ее к работе, но больше гордился Евой. Хотя ни разу ей этого не сказал. Обыкновенно он шутил, что не успевает поймать бандита, как она уже добивается его освобождения. «Вот потому-то мы с тобой отличная команда!» – отвечала она. Он не просто любил ее, он был в нее влюблен все девять лет, что они прожили вместе. Их любовь стала в его жизни самым главным, и то, что было до Евы, он помнил смутно. Зато Томас очень отчетливо помнил первые слова, которыми они обменялись, и невольно улыбнулся при этом воспоминании.