Муравьиный царь - Сухбат Афлатуни

– Напомни. Я б приехал.

– Да… Сами как-нибудь справимся, если не подохнем…

Михалыч попрощался, нажал на кнопку. Обернулся, оглядел мать.

Мать дорисовывала пальцем еще один кружок. Резко стерла все ладонью.

Мать больше любила Серегу. Назло отцу, наверное. Батя Серегу постоянно шпынял, да и Василия не особо любил, называл его то бабой, то еще чем-то. Говорил, что Василий сам себе выдумал болезни, чтоб под маминой юбкой всю жизнь сидеть. И в больницу к Василию не хотел ходить. Один только раз сходил, с Михалычем, еще маленьким. Мать несколько дней его доставала на разные лады, отец плюнул и пошел с ним. Василий их приходу обрадовался. «Лежишь? – отец вытащил банку с котлетами. – На, ешь. Мать прислала. – Поставил на тумбочку, вытер об пальто руку. – Будешь есть?» – «Буду… потом…» – сказал Василий. «Хорошо. Мать порадуешь». Помолчал. «Читаешь?» Поверх одеяла валялись книжки, названия их Михалыч стал по слогам читать. «Да, мне тут дают», – сказал Василий и собрался показывать книжки отцу. «Столицу Монголии знаешь?» – спросил отец. «Улан-Батор», – ответил Василий. «Правильно. Столицы все знать надо. Ну, мы пошли. Айда, Михалыч…» – «А мама у меня полчаса сидит!» – «Мать? Ну и пусть сидит. А у нас дела. Дай пять!.. Это что за тряпка? – брезгливо отбросил ладонь Василия. – Тебе надо гантелями заниматься. Матери скажи, чтобы гантели привезла. Без гантелей бабой вырастешь. Бывай!» Василий кивнул и уткнулся лицом в подушку.

Они вышли из палаты. «Пап! Я хочу рыбок посмотреть!» – попросил Михалыч. В углу стоял аквариум. «Ну, посмотри, – разрешил отец, – только бегом!»

Отец любил его. Пока был в состоянии кого-то любить.

Василий поступил в институт, но не закончил по здоровью. Зато женился на своей Юле, а Юля увезла его по своей линии в Израиль. Там он поздоровел и даже поработал на стройке, не строителем, а на блатной должности, и дочка родилась. Через восемь лет Василий все равно умер, но уже не доходягой, а нормальным, довольным жизнью. Мать все горевала, что не съездила в гости, пока Василий был жив. Он, правда, не особенно звал, а она и не рвалась. А как умер, призадумалась. Была, говорит, возможность и большой мир посмотреть, и с внучкой пообщаться, а теперь поезд ту-ту.

До Мостов оказалось не так уж и близко. Карта дурила.

Мать уже не рисовала, просто глядела в окно и шевелила на отключенном звуке губами.

– Не надо было по телефону это говорить, – включила наконец звук.

Михалыч тоже как раз об этом думал. Говорить было не надо, насчет Бездны.

– Толстый не разболтает…

А может и разболтать. Что теперь руками махать… Как говорится, проехали.

– Зачем так прямо было говорить?

Прямо… Прямо – не прямо… Когда уже эти Мосты будут?

– А как надо было говорить? – спросил.

– Не так прямо – бух!

Километров десять, наверное.

– А кто меня в детстве не врать учил?

Ну да, километров десять – пятнадцать…

– Тогда другое время было. Люди по правде жили.

– А сейчас можно врать?

– И нормально жили. И мясо было, и все было.

– И сейчас мясо есть, – подумав, сказал Михалыч.

– Сейчас всё – химия. В Америке или где там делают, чтоб мы ели. И наших этому учат. А что там внутри, никто тебе не скажет, все подкупленные. И по телевизору показывают одно вранье, каждый по-своему крутит.

– У каждого – свое мнение, мать.

– Надо правду говорить, а не свое мнение!

– Правду… А где правда?..

– Если тебя выпустили на экран, то будь добр… Оденься не как клоун из подворотни, а рубашку и галстук. И говори так, чтобы было приятно людям слушать, а не свое мнение…

– А вот и Мосты! Выйдешь?

Мать не ответила. Михалыч тормознул. Заерзал, натягивая куртку. Может, чай перехватить… Чего-нибудь горячего.

Река Беда начиналась где-то в болотах. От болот у воды был легкоузнаваемый мутный вкус. Водилась в реке Беде кое-какая рыба, щука, еще что-то, только менее интересное. Зимой река уходила под лед, на льду раскладывали свое хозяйство редкие рыбаки и сидели долго и бессмысленно, как мумии. Жгли костры.

Несколько раз реку пытались переименовать. Но название крепко слилось с ней, как болотный привкус, и обросло ее, как камыш и еще одна травка, которая, как считали местные, росла только на Беде и звалась бедовка. Зацветала она в мае, и над рекой висел ее плотный горький дух. Многие от него кашляли и расчесывали до крови руки и ноги.

Дальше Беда быстро расширялась и делалась годной для сплава. Отец как-то в настроении рассказывал, что прежде река была судоходной, с пристанями и людьми, в основном зэками. Что на ней грузились баржи и шли дальше, в севера́. Михалыч этого не застал, при нем река уже потеряла свое значение и текла вхолостую. Пытались строить на ней дом отдыха от какого-то завода, но завод в девяностые развалился, строительство еще немного пошевелилось и тоже вымерло. Возрождать стройку дураков не было, место считалось гиблым, инвестора сюда калачом не затащишь. Это не Бултыхи, где все облизали, как в Турции, и цены такие же задрали, если не выше. Хотя и на Беде, если с мозгами, можно было и места отыскать, и ехать даже ближе от города. Михалыч бывал здесь один раз, еще до Лены. Река показалась ему обычной и вполне нормальной. Вода с привкусом, но это дело привычки. Кому-то, может, и понравится, что такого. С травой этой, бедовкой, было сложнее, она, зараза, уже успела попасть в Красную книгу. Дело было не в мае, когда он тут был, а в июне, но Михалыч скоро весь зачесался, особенно в местах, труднодоступных для чесания. Хотя, как сказал бизнесмен, которого Михалыч сюда сопровождал с шашлыком, один грамотно организованный лесной пожар, и вопрос с травой был бы решен. Но бизнесмен этот вскоре ушел из бизнеса с пятью ранами навылет и громкими похоронами, на которые Михалыч решил не ходить. Никто его, правда, не звал, а сам он был не любитель глядеть на венки и слушать мрачную музыку. С тех пор на Беде он не бывал. Жизнь сюда не шла, только так, по мелочи, рыбалка, охота. Сами Мосты были не то деревней, не то непонятно чем; промчались мимо них в тот раз с тем бизнесменом, только пыль от редких тогда иномарок задержалась в памяти.

Ледяной воздух ошпарил ноздри, Михалыч пару раз сморгнул. Снег уже не сыпал, отдельные снежинки болтались туда и сюда, как пьяные. Дойдя до автостанции, Михалыч понял, что не только чай, но и супца бы маленечко поел. Лена им, правда, сунула бутерброды, но это не еда, а игрушки. Мать шла мелким шагом чуть позади.

Внутри автостанции было тепло и пусто. На полу валялись две бездомные собаки. Одна при их входе заворчала, другая просто подняла голову, понюхала залетевший воздух и опустила голову обратно на лапы. В углу сидел мужик, напоминавший чем-то одну из собак, ту, что заворчала. Вылупился так, будто они с матерью инопланетяне и вошли в скафандрах.