Канун - Михаил Зуев

Ольга на похороны не пришла. После похорон Док сидел в доме на Новой Риге, пил и выл. Выл как зверь. Татьяна, чувствуя, чем дело обернется, заранее увезла детей к матери. От воя и водки Док охрип. На третий день, утром, выпил полстакана коньяка, его вырвало на персидский ковер. Впервые за три дня вырвало. Он перестал пить. Лежал на полу. Татьяна сидела рядом, держала за руку, приговаривала:

– Ну хватит, ну успокойся, ну пожалуйста, ну он же сам виноват, ну ты же сделал всё что мог, ну, пожалуйста… – и снова, снова, снова, будто ее заело, как патефонную пластинку. – Ну что ты так, он же сам во всем виноват…

Док еле встал с пола, упал, потом пополз, качаясь, в ванную. Сел в горячую воду и явственно понял – как на духу, хрустально так понял, до звона в ушах и до искр в глазах, как будто тем хрусталем пропороли его сердце: случись с ним самим что, Татьяна не будет за него бороться. И стало ему прозрачно и легко. Он скачал из интернета песню Жана Татляна «Осенний свет» и слушал ее весь день, пока не уснул, выздоравливая и прощаясь с кошмаром.

Не тут-то было. Он просыпался теперь по утрам, зная и помня, еще глаз не открыв, что Валька не вернется. Он просыпался теперь по утрам, спохватывался, что нужно на работу, – но никакой работы у него больше не было. Бизнесы проданы, деньги вложены. Все прекрасно. Все просто изумительно. Он просыпался теперь по утрам и не знал, что ему делать. Поначалу он садился в машину и ехал куда глаза глядят. Уезжал на сто, на двести километров. Просто так, бесцельно. Ел в придорожных кафе. Курил и пил теплый кофейный суррогат из термосов у дальнобойщиков. Спал в машине, где застанет ночь. Потом возвращался домой. От него воняло потом и куревом. «Мерс» был в дерьмище по крышу. В салоне на полу валялись окурки – он часто промахивался мимо пепельницы, засыпая горячим пеплом дорогущую «наппу» сидений. За полгода он постарел лет на пять.

А потом ему приснился Валька. Валька сидел на берегу озера с оранжевой водой, почему-то в индейской одежде, на Чингачгука похожий. Веселый, румяный. Ладный такой. Док подошел к нему, а Валька:

– Садись!

Док его обнять хотел, но Валька движением руки остановил:

– Рано тебе еще. Не надо.

Помолчал немного.

– Простили меня. Ухожу. Не горюй.

Встал и прямо по оранжевой воде пошел в горизонт, в солнце, в небо.

Впервые за долгое время Док проснулся совсем здоровым. В ванной поглядел на себя в зеркало – а на лице улыбка. Светлая, детская. Сутки держалась, не сходила.

На следующее утро сказал:

– Таня. Уезжаю я.

Док учился в девятом, когда отец Славки Меерова, профессор биофака МГУ – веселый такой дядя, компанейский, не то что вечно унылый отец Дока, – съездил в Англию, то ли по обмену опытом, то ли на какую научную конференцию. Стояла весна, еще надо было в куртках, но уже можно было без шапок и шарфов, да и вообще не застегиваться.

– Слушай, – сказал Славка, когда они вместе вышли из школы, – отец из Англии дисок привез, классный вообще. А пойдем послушаем!

Было видно, что Славке очень хотелось похвастаться, но в силу его природной застенчивости и интеллигентности получалось с трудом.

«Дисок» был новый, не пиленный, пахнущий типографской краской. На обложке то ли лежали, то ли были подвешены в неестественных вывороченных позах четверо молодых мужиков с длинными волосами и презрительными выражениями лиц. Славка достал из картонной обложки белый бумажный вкладыш. На нем в один цвет, черным по белому, местами слепо – какие-то слова не пропечатались нормально – были оттиснуты тексты песен.

– Ку-и-ин. Ш-и-ир харт ат-так[26], – медленно, с выражением и почтением прочитал вслух Док.

– Ну! – оживился Славка. – В кресло садись, сейчас услышишь.

Славка нежно положил пластинку на диск проигрывателя, протянул Доку конверты и сам уселся на диване рядом. Первая вещь называлась «Брайтон рок». Только лет через десять Док докопался до того, что же такое этот «брайтон рок», какое отношение он имеет к «брайтонскому леденцу» и при чем здесь Грэм Грин, – а тогда, в первый раз, альбом поверг его в трепет. Никогда раньше Док не слышал ни такой музыки, ни таких инструментовок, ни, самое главное, такого вокала. Поэтому альбом, и в особенности его первая вещь, запал Доку в душу навсегда, как происходит импринтинг родительского облика у птенцов.

Полгода спустя после смерти Вальки Док прилетел в Лондон. Доехав из Хитроу на метро с одной пересадкой до «Виктории», купил билет на электричку в Брайтон. Через час, болтая нетяжелой дорожной сумкой, он шел под уклон узенькой Квинс-роуд, время от времени – от нечего делать – останавливаясь и разглядывая витрины нехитрых маленьких лавочек. Дойдя до приморской Кингз-роуд, свернул направо. Через десять минут Док заселился в «Хилтон Брайтон Метрополь», забросил сумку в номер, спустился в лобби-бар и, заказав у стойки виски, попросил дать ему телефонный аппарат. Недолго думая, Док позвонил в первое попавшееся агентство недвижимости – его телефон он списал с одной из витрин на Квинс-роуд.

Двадцатью минутами позже веселая и совсем не чопорная мисс Маргарет из агентства везла Дока на мелкой игрушечной «воксхолл-корсе» вдоль моря по Кингсвэй. Док опустил стекло и с благоговением вдыхал запах моря. Большая квартира на четвертом этаже с двумя спальнями, гостиной, двумя ванными комнатами, гардеробной, огромными окнами с видом на море и с длиннющим балконом со стеклянными стенками располагалась в совсем новом жилом комплексе с гордым названием «Кингсвэй Корт – Квинс Гарденс». Док улыбнулся: еще пару часов назад он не мог себе даже представить, что окажется в такой ментальной близости от королевского семейства. Предваряя вопрос Маргарет – годится или едем дальше, – Док подошел к окну гостиной, раздвинул рамы, вдохнул терпкий острый морской ветер и коротко сказал:

– Согласен.

Две с половиной тысячи фунтов в месяц за меблированное отполированное великолепие были сущими копейками по сравнению с видом и запахом из открытого окна. Великое переселение народов состоялось следующим утром. Док с легкой сумочкой шел пешком по набережной Ла-Манша. Было солнечно, и он с удивлением заметил, что брайтонское солнце не только «брайтли»[27] светит в глаза, но и отогревает душу.

Док понимал, что уединение сейчас нужно ему не меньше, если не больше, чем брайтонский воздух. Многие годы подряд он работал. Причем именно работал – серьезно, жестко, а не за зарплату и спустя рукава. В бесконечной работе почти не было перерывов, и Док считал такое положение вещей нормальным. С каждым годом он становился все более обеспеченным, и, наконец, последние события закинули его вообще на новый уровень. Теперь требовалось пересмотреть свое отношение к жизни. Он совершенно очевидно представлял себе, что прежнего существования у него больше не будет, и не будет, скорее всего, никогда.