По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко

продолжать ее дальше? Он уже заранее не верил результатам. По-прежнему больше действовала на него уверенность Климашина и — сознание безвыходности своего положения. Он уже понимал, что так или иначе, а на Бугар вернется. Нельзя было не вернуться.

А кроме того, как было объяснить институтскому начальству и Голубеву, почему работу надо прекратить?

Через полгода он получил результаты — и несколько дней раздумывал, прежде чем показать их Голубеву. Формально прогнозы Климашина как будто подтверждались, вероятность того, что на Бугаре есть касситерит, выглядела внушительной: шестьдесят восемь плюс-минус четыре и шесть десятых процента. Но произведет ли эта цифра впечатление в министерстве? Голубев сказал:

— Если очень постараться, должно выйти… — Он помолчал и спросил напрямик: — А сам-то ты… шибко веришь этой цифири?

— Это математика, Федор Константинович, — уклонился от прямого ответа Георгий. — Методику обсчета придумывал не я, утверждал тоже не я, считала машина — лицо не заинтересованное. Так что хочешь — верь, хочешь — нет.

— Ясно, — без особого энтузиазма сказал Голубев. — Ну что ж, будем толкать. Но предупреждаю — на быстрый результат не надейся. На будущий сезон наверняка ничего не выйдет, все забито.

— Ну, ждать так ждать, — невесело согласился Георгий.

Ждать предстояло по меньшей мере полтора года. Георгий сразу охладел к своей работе в институте и первое время чуть ли не каждую неделю звонил Голубеву, пока тот не рассердился:

— Слушай, Георгий Алексеевич, не дергай ты меня. Я не царь, не бог и даже не воинский начальник, а вполне штатская крыса. Как прояснится что-нибудь, сообщу. Но до Нового года точно ничего не будет. Так что жди.

А ждать Георгию становилось совсем уж невмоготу. А тут еще начались нелады с Верой…

Женился он, можно сказать, случайно. Кажется, их «роман» начался с институтского новогоднего вечера. Тридцать первого, после официального поздравления начальства и торопливой, чуть ли не пятиминутной «шампаниады», как-то так получилось, что то ли Вера пригласила его встречать Новый год, то ли он сам невзначай напросился, представив тоскливую новогоднюю ночь, но в двадцать четыре ноль-ноль они чокались бокалами с шампанским, пили на брудершафт — Георгий только пригубил, — он равнодушно целовал тонкие, вялые губы Веры, а к утру прилег на единственном диване в ее комнате, заснул ненадолго и, проснувшись, увидел, что Вера неловко свернулась клубком в кресле и тоже как будто спит, но стоило ему чуть-чуть пошевелиться, она тут же открыла глаза и робко улыбнулась, как будто ожидая чего-то. Кончилось тем, что уснули они вместе… Вера не требовала от него обещаний, делала вид, что и не ждет от него никаких предложений, но Георгий видел, что замужества она не просто хочет, а жаждет… Но, может, все и кончилось бы спокойно, не заболей она после неудачного аборта. Вера месяц пролежала в больнице, исхудала и постарела на добрый десяток лет. Георгий каждый день ходил к ней на свидания и, возвращаясь, думал: что дальше? Жалко было Веру. Он уже знал, что детей у нее не будет, и не мог не чувствовать своей вины перед нею. Пусть вины и невольной, но все же  е г о  вины…

В тот день, когда Вера выписывалась, он приехал за ней на такси, привез к себе домой, где заранее приготовил холодный обед. Вера увидела накрытый стол, цветы, постояла немного, прикрыв глаза, и вдруг, судорожно обняв Георгия, стала целовать его руки, плача навзрыд… Георгий, кажется, и сам тогда прослезился.

Через месяц они поженились. С полгода Вера по-прежнему была той тихой, предупредительной, малотемпераментной женщиной, которую он знал прежде, а потом как-то вдруг изменилась. Если раньше Вера жаждала только замужества, — так по крайней мере казалось ему, — то теперь она исступленно требовала от него любви. Требовала не словами, но всем своим поведением, взглядами, молчанием, долгими, изнуряющими ласками по ночам. А что он мог дать ей? Только то ничтожно малое, на что способен каждый «нормальный» мужчина… Вера еще на что-то надеялась, но однажды с ней случилась дикая истерика, не на шутку испугавшая Георгия. Пытаясь успокоить ее, он машинально погладил Веру по плечу, и она вдруг затихла, Георгий почувствовал, как напряглось все ее тело, она глубоко, обиженно вздохнула и сказала с болью, поразившей его:

— Господи, какая у тебя чужая рука… Какая чужая рука…

И он тут же убрал руку, отвернулся, не зная, что сказать ей. Вера осторожно встала, ушла в ванную и почему-то заперлась. Он подумал, что надо бы пойти за ней, сказать что-то хорошее, но ничего не мог придумать. И заснул. А когда проснулся, Веры не было, на стуле рядом с постелью лежала записка: «Поехала к сестре, вернусь завтра вечером». Георгий с час лежал, глядя в потолок. Была суббота, сентябрь шестьдесят восьмого, он вспомнил, что четыре года назад в один из таких же солнечных сентябрьских дней они плыли по реке, Георгий сидел на руле, вытягивал шею, разглядывая буруны, а Ольга полулежала на носу лодки и смотрела на берег, ветер трепал завитки ее русых волос. Ему очень мешали эти завитки, он постоянно видел их, а смотреть надо было вперед — река была мелкой. В конце концов он влез-таки на перекат, не успел выключить мотор, полетела шпонка, и они решили стать лагерем, хотя можно еще было идти часа полтора… Дальше вспоминать нельзя было, потому что дальше была ночь и Ольга рядом, ее ласковый шепот: «Подожди, ребята еще не уснули», а ждать он не мог — желание было нестерпимым… Вспоминать нельзя было, но он вспоминал…

Всего какой-нибудь час понадобился ему на то, чтобы понять — с Верой он жить больше не сможет. Да и ни с кем больше… Он торопливо написал Вере косноязычное, сумбурное письмо, позвонил Нестеренко и сообщил, что ему нужно срочно уехать на неделю на Урал.

Выйдя из вокзала и оглядевшись, Георгий с невеселой усмешкой подумал: прожил здесь, считай, всю жизнь, а пойти не к кому… Память даже немногих адресов не сохранила. Почему так?

Георгий оставил портфель в камере хранения и отправился на Северную.

Издали, боясь почему-то подойти, смотрел он на два дома, стоявших рядом.

В одном он родился и вырос, но давно уже стал этот дом чужим ему, чужие люди жили в нем. Мать вышла замуж, когда Георгию было четырнадцать, сразу не заладились у него отношения с отчимом, и при первой возможности он убегал к Русаковым. Знал — там всегда приветят его, накормят, а если уж очень не захочется идти домой, и спать уложат. Всегда рядом верные дружки Сережка и Кент, а с годами все больше места в