Яд со взбитыми сливками - Анна Ольховская

Решено, ждем фуру.

На перекрестке Саша нащупал придорожный знак и, опустившись возле него на корточки, приготовился ждать. Вряд ли кто обратит ночью внимание на непонятный комок возле знака.

Тем более когда пошел мокрый снег вперемешку с дождем.

С одной стороны, эта гадость совершенно некстати, куртка начала промокать, а ноги в легких кроссовках — леденеть. Но зато и видимость должна ухудшиться, все будут сосредоточены на дороге, а не на предметах с обочины.

Вроде сработало. Мимо проехала одна легковуха, вторая, третья. Конечно, он никогда раньше не определял машины по звуку, но отличить тяжелую фуру от легкового авто сможет даже дебил.

Но пока ни одной фуры, как назло! Впрочем, нечему удивляться, дальнобойщики по ночам предпочитают отдыхать, и так целый день за рулем. Поедет только тот, у кого сроки горят или до места назначения совсем близко, неохота ночь пережидать.

Наверное, на трассах федерального значения таких машин больше, но здесь пока ни одной не было.

Где-то через полчаса Саша ощутил себя улиткой ледникового периода. Которую откопают через миллион лет любознательные потомки. Вот удивятся, обнаружив на улитке вместо домика куртку и джинсы!

Пришлось встать и попрыгать на месте. Потом побегать вокруг столба. Потом поприседать.

Кровь быстрее побежала по венам, озноб, шмыгая носом, ушел. Но промокшие насквозь кроссовки никуда уходить не желали. Как, впрочем, и сохнуть.

Потому что трудно высохнуть, прыгая в чавкающей слякоти.

Саша так увлекся согревающими упражнениями, что совершенно забыл слушать дорогу. И пропустил приближение очередного автомобиля.

А вот водитель прыгающую возле придорожного знака маленькую фигурку заметил.

— Слышь, пацаны! — гыгыкнул он, притормаживая. — Гляньте, макака скачет.

— Че? — снуло пробормотал сидевший рядом наголо бритый качок. — Совсем о…ел, что ли? Какая, на …, макака ночью в ноябре?

— А что, ночью в августе, типа, нормально, да? — откликнулся с заднего сиденья тошнотворно жирный тип с банкой пива в потной лапе. — Ну-ка, Хрящ, останови, посмотрим, что мы тут на обочине надыбали. Может, плечевую кто выкинул? Попользуем.

— Не, тощая какая-то, — водитель свернул на обочину и заглушил двигатель. — Малая совсем, что ли?

— Так это ж еще лучше! — возбужденно заколыхалась гора жира. — Люблю малолеточек!

— Ты, Дистрофик, не пускай слюни раньше времени, там сейчас родаки из кювета выползут.

— Какие, на хрен, родаки! Она одна, ты же видишь! Тут нигде не спрячешься.

Саша услышал шум приближающейся машины слишком поздно, бежать и прятаться не имело смысла. Может, мимо проедет?

Нет, останавливается. Ладно, там, наверное, сердобольная тетенька какая-нибудь, которая не может оставить ребенка одного на дороге ночью.

Кто же еще?

Хлопнула автомобильная дверца, зачавкали грузные шаги. Слишком грузные для тетеньки. Хотя… Бывают же такие, как Викуська, только добрые, разве нет?

Разве нет. Особенно когда это не тетенька, а мужик.

На плечо легла тяжелая лапища:

— Слышь, подруга…

— Сам ты подруга! — вывернулся из-под лапы Саша.

— Эй, Дистрофик! — заорал подошедший. — Тебе не повезло, это пацан какой-то!

— И че? — противно загнусавили из машины. — Мне без разницы. Он один, ночью, на дороге. Беспризорник, наверное.

— Непохоже, — хрюкнул водитель. — Чистенький, ухоженный, смазливенький. Небось из дому сбежал, засранец.

— Смазливенький, говоришь? — возбужденно забулькали из машины, потом земля содрогнулась и продолжала трястись по мере приближения неведомого Дистрофика. — Ну-ка, дай посмотреть.

Саша почувствовал прикосновение чего-то гадкого и потного к своему подбородку и попытался снова увернуться, но ему не позволил водила:

— Стой, пацан, не вертись. Нечего было от мамки сбегать. Свободы захотелось, в школу надоело ходить, да? Вот сейчас и получишь свободы, …!

— Ты глянь, Хрящ, а ведь не сбрехал! — Жирные слизни поползли по лицу мальчика. — Мордашка и на самом деле смазливая. Думаю, мы сможем его Мамаше Донг продать за нехилые бабки, но вначале я сам его попользую. Тебя как зовут, сладенький?

Противно, но придется, другого выхода нет.

Саша изогнулся и изо всех сил впился зубами в мерзкую лапу, одновременно ткнув локтем в пах водителя.

Дружный вой вперемешку с матом прозвучал для мальчика слаще музыки. Ни на плечах, ни на лице больше не было ничьих лап, и Саша рванул обратно, в ту сторону, откуда пришел. Ориентацию в пространстве в отличие от осторожности он не потерял. Сейчас главное — убежать подальше от этих двоих, пока они не очухаются, и спрятаться в лесу. Вряд ли они будут долго его искать, ночь ведь.

Но пробежать ему удалось не больше пары шагов, на пути встало что-то здоровое, накачанное, воняющее перегаром:

— Стоять, гаденыш! А ты борзый, как я погляжу! Ишь, как ловко от Хряща с Дистрофом вывернулся.

— Молодец, Череп! — прогнусавил самый противный из голосов. — Тащи сюда этого паршивца …!

— Ну, пока он еще не …, — гыгыкнул Череп, — но, думаю, ты скоро это исправишь.

— Не сомневайся. — Саша почувствовал, как на него снова надвигается огромная туша, и отчаянно затрепыхался в руках качка. А в ухо уже зловонно дышал тот, кого называли Дистрофиком. — Причем сделаю это прямо сейчас, здесь.

— Да пошел ты! — возмущенно заорал водитель. — Всю обивку мне испоганишь! Потерпи до дома.

— Ладно. Тащи его, Череп.

— Куда?

— В багажник, конечно.

— Тогда надо вырубить, чтобы не орал там.

Мгновенная, раскалывающая голову боль — и все звуки исчезли.

Амалия Викторовна Федоренкова изволили пробудиться в самом распрекраснейшем расположении духа.

Нет, чисто физически мадам разлепила глазоньки в своей двуспальной кровати, но это было расположение тела, а вот дух в отличие от вечернего состояния переливался всеми оттенками… Не радуги, конечно, что за романтическая ерунда!

Мерилом прекрасного для Амалии Викторовны всегда были, есть и будут искрящиеся грани бриллиантов.

Они и мерцали сейчас перед мысленным взором разнежившейся особи, по рождению принадлежавшей к роду человеческому. Сейчас назвать ее человеком было уже нельзя.

А мысленный взор особи между тем пресытился созерцанием драгоценностей и решил поразвлечься фантазиями, где главным действующим лицом (и не только лицом) был юный и нежный Саша Смирнов.

Больными и насквозь гнилыми фантазиями нравственного мутанта, которых в последнее время становится все больше.