Когда запоют мертвецы - Уна Харт

* * *

Дисе недолго пришлось гадать, кто подслушал ее возле источника. Она нутром чуяла, что сделать это мог лишь недруг. Батраки только похихикали бы над детским бахвальством, Гисли и Бьёрн потребовали бы закончить историю, а матушка не стала бы слушать, о чем болтают дети, – можно подумать, у нее других забот нет!

Поэтому, когда после ужина явился преподобный Свейнн, Диса почти не удивилась. До Рождества оставалась всего неделя, и работать приходилось вдвое быстрее. При виде пастора мать поджала губы. Если бы она могла говорить открыто, то сказала бы: «Идите к себе домой, преподобный Свейнн, мы тут заняты делом, не до ваших молитв», но Диса уже не раз убеждалась, что люди, став взрослыми, лишаются своего голоса. Когда именно это происходило, она не знала: может, сразу после конфирмации или после замужества, рождения первенца или иной вехи, о которой Диса еще не знала. Но рано или поздно такое происходило со всеми, и она надеялась лишь, что ей самой удастся перепрыгнуть этот момент.

Диса старалась сделать вид, что полностью погружена в работу, когда мышиные глазки уставились на нее. Пастор сделал пару шагов и остановился перед ней, а затем сцепил толстые пальцы и спросил заунывным голосом:

– Знаешь ли ты, Хельга Тейтсдоттир, что мне сегодня удалось услышать?

Матушка тихо вздохнула:

– Не знаю, преподобный Свейнн. Мои дочери что-то болтали?

– «Болтали»? Я бы так не сказал. – Говорил пастор до того медленно, что Дисе захотелось пнуть его по коленке, чтобы поторопить. – Сегодня после обеда я отправился к источнику, чтобы набрать воды, и своими ушами слышал, как твоя дочь Тоурдис хвастается, будто бы приручила морское чудище!

Лицо Дисы вспыхнуло. Она перестала притворяться, что занята работой, и, отложив вязание, подняла глаза. Взгляды их встретились. Хотя девочка точно знала, как сильно ненавидит ее преподобный Свейнн, его лицо она прочесть не могла. Если смотреть снизу вверх, пастор со своими обвислыми щеками, жидкой бороденкой и черными провалами ноздрей сам напоминал чудовище.

Хельга, явно не зная, что ответить, тоже подошла к дочери и растерянно переводила взгляд с нее на пастора.

– Преподобный, да мало ли какую чушь девчонка может молоть! Неужто мы будем обращать внимание на детскую болтовню?

Пастор зыркнул на нее грозно:

– Откуда тебе знать, что в ее словах нет правды?

Этот вопрос поставил Хельгу в тупик. Не может же преподобный Свейнн говорить всерьез! Разве он верит словам одиннадцатилетней девчонки?

– Ты знаешь, в какое опасное время мы живем, Хельга! Дьявол рыщет повсюду. В моем приходе нет места богохульству и лжи! Сегодня твоя дочь во весь голос заявляет, что она приручила чудище из моря, а завтра наведет порчу на соседей?

– Не во весь голос! – крикнула Диса, сжав кулаки. – Я говорила Кристин, а вы подслушивали!

Ее трясло от ярости и несправедливости. Она злилась не столько на священника, сколько на бесхребетную мать, которая не защищала ее. Может, дело вовсе не в том, что та не могла слова поперек сказать мерзкому пастору, а в том, что никогда не сделает этого ради Дисы? Будь тут Бьёрн или Гисли, они бы точно встали на ее сторону, не позволили бы какому-то вонючему жирдяю возводить на нее напраслину. Как будто услышав мысли дочери, Хельга рявкнула:

– Заткнись, Диса! Немедленно извинись перед преподобным!

– Мне не за что извиняться! Он подслушивал!

Когда пастор наклонился и лицо его приблизилось к ее лицу, девочке пришлось обхватить руками колени, чтобы не позволить себе вонзить ногти в эти дряблые щеки. Ненависть к пастору жгла ей внутренности, а его немигающий взгляд так и подмывал плюнуть в надежде, что слюна ее окажется не менее ядовитой, чем у скельяскримсли. Когда он зашипел ей в лицо, слов Диса почти не разобрала, так шумела кровь у нее в ушах.

– Что ты знаешь, Тоурдис Маркусдоттир, о грехах, которые приведут тебя на костер? Нравится позорить семью и распускать язык? А гореть живьем тебе понравится?

«Это ты будешь гореть», – собиралась сказать Диса, но ей помешали.

– Что тут происходит? – спросил Бьёрн. Он только что вернулся из загона и принес с собой запах мокрой шерсти и снега. На его шапке поблескивали в свете ламп снежинки, быстро превращаясь в капли. У ног крутился мохнатый пес, вывалив язык и насторожившись от тона хозяина.

– Я ухожу, Хельга. – Пастор выпрямился, и Диса услышала, как хребет его при этом движении хрустнул. – Если ты не высечешь эту девку за все, что она натворила, я не хочу больше видеть тебя в церкви, слышишь? Приход сможет жить без тебя. Сможешь ли ты без него?

С этими словами он покинул их дом.

Бьёрн долго смотрел ему вслед, пока мать сиплым голосом не велела закрыть дверь. Стоило ему это сделать, как Хельга рывком схватила Дису за шкирку и выволокла из бадстовы. Она злилась, и ей требовалось немедленно выплеснуть эту злость хоть на кого-то. Дисе было знакомо подобное чувство слепой беспомощной ярости, такой сильной, что, если ты не позволишь ей вырваться наружу, придется что-нибудь сделать с самой собой.

Девочка не упиралась, когда Хельга отодвинула занавеску соседней пустой комнаты и швырнула ее туда с такой неожиданной силой, что Диса едва не разбила нос о стену. В этой комнате обычно ночевали батрачки, но накануне Рождества прислуга работала до поздней ночи, так что девушки все еще трудились. На кровати были комом свалены шерстяное одеяло и чья-то теплая одежда. Лунный свет слабо пробивался сквозь окно, затянутое овечьей кожей. Бьёрн не последовал за ними, оставив мать самой разбираться с дочерью.

Внутри Дисы все клокотало и пузырилось. То же происходило с ее матерью: никогда прежде девочка не видела Хельгу Маркусдоттир такой злой.

– Что ты творишь! Почему от тебя всегда одни неприятности? Сколько можно забивать голову сестре своими выдумками?

Диса не успела отскочить, когда Хельга схватила ее за волосы и больно дернула, а потом влепила пощечину, такую звонкую и горячую, что голова девочки дернулась в сторону. Хельга собиралась ударить второй раз, когда Диса крикнула ей прямо в лицо:

– Я убью тебя!

Рука Хельги, занесенная для второй пощечины, дрогнула. Диса чувствовала материну неуверенность и страх. Ей было всего одиннадцать, но она точно знала, что никогда никому не позволит себя бить.

– Я дождусь, пока ты уснешь, и задушу Арни! Запомни мои слова! Я всех твоих детей перебью, если ты ударишь меня еще раз!

Она смотрела Хельге прямо в лицо, как глядела в морду скельяскримсли – без страха, без единого сомнения в том, что действительно на это способна. Левая щека и краешек губ слабо горели. Мать и дочь стояли друг напротив друга, растрепанные, тяжело дышащие, со сверкающими глазами и глухой клокочущей яростью внутри. Мгновение – и Хельга отступила. Диса расслабила плечи. Если бы пришлось, она бы дралась с матерью. Возможно, не победила бы, но приложила бы все силы, чтобы не дать себя наказать. Будь наказание справедливым, она бы еще смирилась, как смирялась уже не раз, но сейчас твердо решила, что не будет платить за материнскую мягкотелость.