Слова подвижнические - Святитель Василий Великий

воздержания ослабив телесную силу, не сделать тела ленивым и недеятельным для важнейших занятий. Ибо Бог, творя человека, конечно, не желал, чтобы он оставался праздным и неподвижным, но чтобы он был деятельным, в чем ему должно. И в раю повелел Он Адаму делати его и хранити (Быт. 2, 15) (хотя с сими словами соединено и высшее значение, но они и по собственному их смыслу достойны ревности и усердия); по изгнании же оттуда Он определил ему в поте лица есть хлеб (Быт. 3, 19). А что сказанное Адаму сказано всем родившимся от него, сие явствует из следующего: и смерть Бог определил в наказание Адаму, сказав: земля еси, и в землю отидеши (там же), но все родившиеся от него сделались, подобно ему, участниками сего бедствия. Посему не должно делать нововведений вопреки естеству и уставам Благодетеля естества, но, их держась, надобно сохранять тело деятельным, никогда не слабеющим от неумеренности. Ибо, думаю, что знак самой лучшей распорядительности — следовать положенным уставам.

Иначе могу подтвердить слово свое и многими свидетельствами Божественного Писания. Ибо Божественное Писание повелевает работать, приводить тело в движение и больше подкреплять немощь других, нежели самому искать руки других, но нимало не велит истощать и расслаблять тело неумеренными изнурениями. И на это представляю тебе достовернейшего свидетеля — святого Павла, который негде говорит: Слышим некия у вас безчинно ходящия и ничтоже делающия (2 Сол. 3, 11), а бесчинием называет праздность, ибо говорит: не безчинновахом у вас, ниже туне хлеб ядохом у кого, но в труде и подвизе нощь и день делающе (7–8), и что еще важнее сего: требованию моему и сущим со мною послужисте руце сии (Деян. 20, 34), и еще в другом месте говорит: да делающе, свой хлеб ядят (2 Сол. 3, 12), и еще в одном месте: безмолвствовати и деяти своя и делати своими руками (1 Сол. 4, 11).

Подвижнику надобно быть свободным от всякого надмения и, идя путем истинно средним и царским, нимало не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону, не любить неги и не приводить тела в бессилие излишеством воздержания. Ибо если бы хорошо было изнемогать телом и лежать дышащим мертвецом, то, конечно, Бог вначале устроил бы нас такими. Если же не так сотворил, то, конечно, что признал хорошим, то и сделал. А если такими произвел нас, какими хорошо было произвести, то грешат те, которые хорошо сотворенного не хранят, сколько могут.

Посему подвижник благочестия пусть имеет в виду одно: не вкрался ли как в душу, по нерадению, порок, не ослабели ли трезвение и напряженное стремление ума к Богу, не затмились ли как святыня Духа и производимое ею в душе просвещение. Если исчисленные благие дарования остаются в полной своей силе, то телесные страсти не будут иметь времени к восстанию, потому что душа занимается горним и не дает времени телу для восстания в нем страстей. Если нередко бывает в жизни, что, когда размышляем о чем с напряжением рассудка, зрение и слух остаются бездейственными, вся душа бывает занята предметом размышлений, оставив чувства в стороне, то, если Божественная любовь усиливается в нашей душе, тем паче не будет у нас и времени подумать о страстях. Если же когда и восстанут они несколько, скоро усмирены будут высотою ума.

Скажи же мне, что лучше: подражать ли плодоносным деревам, которые и сами богаты плодами и других увеселяют своим плодоносием, или уподобляться огородным растениям, которые вянут от зноя и засухи, быть, по слову Пророка, яко свекла недовареная (Ис. 51, 20), быть неспособным послужить собственным своим потребностям (и притом когда имеем от природы совершенные силы к удовлетворению своих нужд) и упражняться в любомудрии только вполовину, то есть одною душою, а не вместе и телом? Если бы мы находились вне тела, то необходимо было бы стремиться к совершеннейшему одною душою. Но поелику человек двояк, то и упражнение в добродетели должно быть двоякое, состоящее и в телесных трудах, и в душевных подвигах. Трудами же телесными назвать должно не праздность, а работу.

Впрочем, должно обращать внимание и на то, чтобы под предлогом телесной потребности не уклониться в служение сластолюбию. Если бы можно было выполнять надлежащие телу работы при непрестанном воздержании от пищи, то сие было бы всего лучше. Но поелику весьма немногие тела могут не упадать в силах при таком воздержании, то должно и поститься умеренно и оказывать телу самую необходимую помощь, но так, чтобы не сластолюбие руководствовало в избрании снедей, а рассудок со всею строгостью определял потребность, подобно сведущему врачу, который беспристрастно врачует болезнь, чем должно. Ибо при таком душевном расположении вкушающий пищу оказывается в любомудрии нимало не ниже невкушающего, а по намерению соблюдает не только непрестанный пост, но и неядение; попечением же о теле заслуживает похвалу, как наилучший домостроитель, потому что соразмерное питание тела и воздержание не способны воспламенять похоть и делать страсти необузданными. Это бывает следствием ненасытности и роскоши.

Указанное, насколько оно зиждется на естественных законах и свидетельствах Божественного Писания, и составляет теперь предмет нашего рассмотрения. Но поелику сказанное должно не только подкрепить словесными увещаниями, но и подтвердить этот совет примерами деятельности, то перейду теперь к самой жизни Спасителя, которую Он, пожив во плоти, оставил в образец и начертание добродетели всем, хотящим жить благочестно, чтобы и прочие, взирая на сии черты, отпечатлевали в жизни своей подобный образ, ничем не уклоняясь от первообраза отступлением в подражании. А что Спаситель жизнь Свою положил в образец совершеннейшего жития для всех хотящих Ему повиноваться, выслушай, как Сам Он ясно о сем учит: Аще кто Мне служит, — говорит Он, — Мне да последствует (Ин. 12, 26), разумея не телесное за Ним последование (которое для всех не было возможно, потому что Господь, как известно, пребывает ныне телом на небесах), а точное по возможности подражание Его житию.

Как же жил и как поступал Спаситель наш? Греха не сотвори (1 Пет. 2, 22). Как правда была бы побеждена грехом? Как ложь восторжествовала бы над истиною? Как могущество было бы преодолено немощию? Или как несущее стало бы сильнее сущего? Бог, всегда сущий и не имеющий предела бытия, не допускает конца (Своего бытия). А грех никогда не существует (сам по себе) и не мыслится как особая сущность. Но чрез оскудение добра получая существование более в делающих грех, нежели в том, что сделано худо, неправедными делами образуется в духовную тьму, которая,