Через триста лет после радуги - Олег Михайлович Куваев

хоть играл он плохо, но был такой рыжий и так улыбался, что слушатели смотрели на него восторженными глазами. Всюду свой человек Муханов, пропади все пропадом, завьем горе веревочкой.

Какой-то человек все прислонялся к Санькиному плечу и спрашивал: «А откуда вы, как? На расчете, в отпуск?»

— Отпуск, — сказал Санька, — шестимесячный, — не сообразив, что в этих краях именно и полагался шестимесячный. — Пункт «г», понял? — уточнил Санька.

— А, — с разочарованием сказал человек и отодвинулся.

5

Утром его разбудила тоска.

Проснулся он гораздо раньше, но боялся открыть глаза, проснуться совсем, предчувствуя эту тоску. В бараке хлопали двери, и сквозь веки он чувствовал, как пробивается в замерзшие стекла синий рассветный сумрак.

Когда он открыл глаза, он прежде всего увидел Кольку Муханова. Тот спал на боку, выкинув из-под одеяла веснушчатую руку.

«Телеграмму надо дать, — вяло подумал Санька. — Телеграмму брату Семе». Она уже давно сложилась у него, эта телеграмма, наверное, он думал о ней вчера, может быть, думал даже во сне. Брат Сема пришлет деньги, и надо сесть в самолет.

Не выйдет у него возвратиться фертом. Трудовую придется выкинуть, нет, сохранить на память, бывал-де и я, осваивал Север.

Санька знал, что уедет отсюда легко, сорвется мотыльком на алюминиевых крыльях. Легкий он парень, Санька Канаев. Студент-продавец-шурфовщик.

А Муханов — что ж? Пусть выкручивается Колька Муханов.

Он поднял повыше подушку и прислонился к ней спиной, и тотчас же, как будто только это и надо было ему сделать, из темного угла барака шагнула фигура. Санька смутно вспомнил этого безликого малого.

— Здорово вы вчера, а, — парень с удовольствием причмокнул губами. — Здорово вы вчера дали.

Он сел на койку к Муханову, пружинная сетка прогнулась, и Муханов сразу открыл глаза.

— А вот и второй проснулся, — восхищенно сказал парень. — Голова, наверное, болит, а?

— Катись ты, — беззлобно прохрипел Колька. — Чего надо?

— Болит голова, — утверждающе сказал парень. — Сбегаю, а?

— Во, шакал, — удовлетворенно прохрипел Муханов. — Во, шакал, прямо с утра.

Он полез под подушку и достал деньги.

— Порядок, — сказал парень. — Правда, порядок, а?

Они пили водку с изображением какого-то дикого животного на этикетке. «Зверобой» пах больницей и быстро дал состояние бездумной лихости.

На противоположном ряду коек сидел седой старик. На тумбочке, застланной газетой, лежали куски рыбы, старик ел рыбу и смотрел на них.

— Ваше дело капец, — объяснял парень. — Потому — разведка. Потому что Чандеев. Он здесь царь и бог. Такой он установил порядок. Сбежал бы ты, скажем, из стройконторы — плевать на твои сорок семь, пункт «г». А из разведки — выкинь трудовую или на материк улетай. Капец ваше дело.

Старик все жевал свою рыбу беззубыми деснами и смотрел на них.

— Папаша, причастись, — крикнул ему Колька.

— Не будет он, — сказал парень. — Я его знаю. Он пьяных не уважает.

— Смешной папашка, — усмехнулся Муханов. — Смешной, как тундра.

— Иди сюда, — неожиданно звонким голосом сказал старик. — Иди, не бойся.

— Я, что ли? — удивился Муханов. — На совещание?

Все-таки он встал и пошел к старику. Тот все жевал рыбу и смотрел на Муханова, пока он шел через проход в своих валенках.

— Явился по вызову, — хохотнул Муханов, обращаясь больше к ребятам, чем к деду. — По вызову в нетрезвом виде.

— Я тебя в рыбаки возьму, — все так же звонко сказал дед. — Рыбу ловить.

Колька озадаченно соображал несколько секунд, потом быстро и утверждающе спросил:

— И корешка возьмешь, дед?

— Кореш твой мне не нужен, — сказал старик.

— Без кореша не пойду, — безапелляционно отрезал Колька.

— Ладно, — сказал старик.

— Да ты золотой дед, — восхитился Муханов. — А мы, понимаешь, вот думаем, куда нам податься. Из разведки, понимаешь, ушли…

— А мне это не надо, не надо, — сказал старик, — Мне документов не надо.

— Тогда последний вопрос, — протрезвевшим голосом сказал Муханов. — Как заработок?

— Милый, — сказал дед и весь покрылся лучинками-морщинками. — Ко мне половина поселка просится. Сто рублей дают, только бы взял. А мне сто рублей не надо, я хороших людей ищу. К хорошим людям рыба идет. Я ее всю жизнь ловлю, я знаю.

— Дядя Митя, — раскатился парень. — Вы ребята держитесь за дядю Митю. Это такой старик…

— А ты мне не нужен, не нужен, балаболка, — сказал старик.

Потом Колька вернулся, и они стали допивать бутылку с диким зверем на этикетке. Старик все жевал и жевал свою рыбу, а они толковали, так, о разном, как будто так и положено: вчера — ничего, а сегодня — уже перспективы.

— Что вчера за ребята были? — повернулся к парню Санька.

— Так это Гайзулина ребята, неужели не слыхал? Шурфовщики. Знаменитая бригада. Меньше четырех на нос в месяц не бывает.

— Фартово, — сказал Муханов и постучал себя по коленке рыжей рукой. — Четыре в месяц — жить можно.

— Ну а ты? — спросил Санька.

— А я кореш этим ребятам, — сказал парень и нагло посмотрел Саньке в глаза. — Очко моя специальность, понял? — Он подмигнул доверительно и улыбнулся. Двух передних зубов у него не хватало.

— Это что? — спросил Муханов и постукал себя по зубам.

— Бывает, — жестко ответил парень.

Дед завернул остатки рыбы в газету и шустро натянул полушубок.

— Пошли, — громко скомандовал он.

Они стали натягивать ватники. Парень разлегся на мухановской койке и ковырял в зубах спичкой. Муханов посмотрел на него и вытянул деньги из-под подушки.

— Не бойся, — сказал парень. — Здесь это не в моде.

Они вышли на улицу и апрельский свет резанул им глаза.

— Иди к Косякину, — сказал старик Кольке. — Иди и скажи, что дядя Митя просит трактор. Понял?

— Понял, — сказал Муханов и сразу пошел, как будто знал, где живет неведомый Косякин.

Старик пошел дальше, быстро переставляя ноги в торбасах. Они прошли мимо геологического управления. У входа бородатые ребята грузили автомашину.

— Ти панимаешь, куда кладешь? Ти кладешь мешки под ящики, — кричал низкорослый татарин.

— Не надрывайся, Сафат, — миролюбиво успокаивал татарина вчерашний парень в верблюжьем свитере. Но Сафат уже кричал на кого-то другого, и снова ему отвечали почтительно-ласковым тоном, как говорят с чудаковатым начальством. Видимо, это и был знаменитый Гайзулин.

— Четыре в месяц, — вспомнил Санька. — Жить можно…

К управлению подкатывали все новые машины. Дружные орды набрасывались на них. В сторонке, около прикрытой брезентом горы груза, стояли тракторные сани. Несколько парней вдумчиво совещались, поглядывая то на сани, то на груз.

— Ти думай головой, а не другим местом, — разносился голос Гайзулина.

Узкая стариковская спина маячила перед Санькой.

— Стоп, — неожиданно решил он и бегом вернулся в управление.

— Уходи, — неумолимо сказал отдел кадров. — Пг’иходи через шесть месяцев. И пг’ошу тебя, дг’ужок,