Амиру - Наталия Романова

через дорогу, к лавочке у старой липы, и впервые Амир увидел, как Соня съежилась от холода, поведя хрупкими плечиками. Но не ушла. Он ждал в доме, не мешал, не посмел.

«Маленькая девочка, слишком маленькая для своего возраста, и маленький мальчик, слишком высокий для своего возраста, сидят на куче песка.

— Сооонь, а как твоего папу зову?

— Эрнест.

— Кааак?

— Э-р-н-э-с-т!

— Странное имя, — смеётся.

Маленькая девочка и не думает обижаться.

— Ага, как у Хемингуэя.

— А это кто?

— Писатель такой. Он, знаешь, что написал? Слушай….

— Соня, чего ты не шевелишься сегодня? Мы не успеем, из-за тебя, ты засыпаешь на ходу… Стой, ты засыпаешь! Точно! Тебе снились змеи! Точно! Слушай, давай ложись спать!

— Тут, что ли..?

— Ага, давай голову на меня, на тебе куртку, бабушка заставила взять, чтобы я не замерз, — смеется. Задорно, весело, откинув голову. Вот уж и вправду смешно, как такой огромный мальчик может замерзнуть?

Утыкаясь вспотевшим лицом куда-то в область ключицы девушки:

— Сонь, я вот думаю, жениться на тебе — точно отличная идея!

— Точно? — скептически.

— Точно! Я тебе говорю!

— Нуууу… Ты не любишь меня…

— Глупая ты, Сонька, я Ваньку люблю, смотри, какой он классный, у него пятка меньше моего пальца! Смотри… слушай, а все дети спят попкой вверх или только наш?

Обхватывая рукой, тянет девушку к себе.

— Соня…. тебя так легко полюбить.

Морозным днем двойные похороны…»

Терпение Амира небезгранично, он больше не мог смотреть на этот силуэт рядом со старой липой. Выйдя, он попросту увел её в дом тети Груни, если бы понадобилось, он бы утащил силой… Будто она сможет сопротивляться.

Он смывал с её руки землю, которая стекала в раковину грязью — липкой, черной, вязкой. Чернозем.

Старая женщина суетилась на кухне, тайком утирая слезы, улыбаясь, стараясь угодить.

С самого утра они вместе с Розой не выходили из этой кухни — такая радость, приехали внуки, такое горе… «Что же такое, такая молодая, ягодиночка моя, как же так, Софьюшка…» — вздыхая, чтобы не услышала Софьюшка.

— Бабуля, ну что ты… что… я просто устала… я посплю, и все пройдет.

— Угу, — Амир, — только сначала поешь, бабушки старались, — с улыбкой.

Старой Груне все равно, что Амир сидит аккурат в красном углу, безделица, пустое…

Тем вечером Амир отнес Соню в её старую спальню, окна которой выходили в сад, прямо на старую уродливую вишню, которую давно уже надо былоспилить, и, укрыв одеялом, лег рядом. Она уснула практически сразу, пока аккуратные пальцы снимали платок с головы, мягко проводя по ежику чуть отросших волос.

Амир прилетал часто, по прилету сразу звонил.

Соня была сдержана. Она была внимательна. Она была дружелюбной.

Ни разу за все время она не напомнила, он тоже не напоминал. Зачем…

Она была бледной, чаще усталой, иногда она наносила на лицо тон, иногда нет.

Она носила удобную обувь. Она носила теплые свитера. Никогда голубые…

Он дал ей ключи от своей квартиры, она взяла, но ни разу не воспользовалась.

Сонины волосы отросли, это было каре, элегантной длины, как она говорила.

И даже стали гуще — улыбалась Соня.

Она иногда надевала узкие юбки. Иногда высокие каблуки. Иногда надевала улыбку.

В жизни Сони «случались мужчины».

* * *

Амир наблюдал, как ручка, аккуратная, непогрызенная ручка черного цвета пишет что-то в синем ежедневнике. Буквы ровные, четко прописанные.

— Соня, птичка… Этот мужчина, что привез тебя, мне только кажется, или был другой? — Амир выглядел веселым.

— Возможно. Не помню, — сосредоточенный взгляд на записи, она пролистывает страницы пальцами, ногти без лака.

— Птичка, скажи, тебе что, без разницы?

Долгий взгляд, мимо глаз Амира, в пустоту… Брови не хмурятся. Ботокс.

— Твой вопрос на редкость некорректен, но, учитывая наше давнее знакомство, я отвечу. Не всё равно. У меня есть требования. Список требований, на самом деле.

— Список?

— Список. И если не возражаешь, я бы не хотела больше говорить на эту тему.

Соня была вежлива, безупречно вежлива. Безупречно элегантна. В безупречно продуманном платье и с безупречной улыбкой.

В жизни Сони были синяки под глазами и усталость.

— Самый красивый вид города — это вид на Стрелку Васильевского острова с Троицкого моста, — задумчиво говорит Соня, стоя в середине этого моста под пронизывающим ветром.

Её рука держит сигарету.

— Соня, птичка… Может, тебе не нужно курить? И пойдем в машину, ты простудишься, тебе нельзя…

Беглый взгляд в глаза Амира.

— Действительно, какая нелепость — умереть от простуды.

Бросает сигарету, смотря на её полет в Неву.

— Соня, послушай, что ты скажешь на то, чтобы съездить в старую Европу со своим старым другом?

— В Европу?

— В Европу. Давай, будет весело… Давай, — легкий поцелуй в уголок губ, впервые за два года.

* * *

Они поехали…

Соня подумала, что немного пройтись, вздохнуть, выдохнуть тот ком, который образовался внутри от понимания, куда они приехали, будет не лишним.

Две недели спокойствия, две недели впечатлений.

Они прекрасно ладили, будто забылось всё, или ничего и не было. А, может, так и было: ничего не было.

Время — тягучая субстанция — тянется, удлиняется, скручивается в спираль и внезапно останавливается перед тем, как выстрелить.

В начале их поездки чувствовалось неудобство, растерянность и мягкая, как вата, тишина.

Города сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Страны, люди, отели, дороги. Очень скоро они решили, что останавливаться в одном номере удобней. Сидя, подолгу смотрели фильмы, он укутывал её одеялом и прижимал к себе, следя, чтобы она ела: «Ну же, птичка, давай, это только пару кусочков сыра», «птичка, тебе надо есть», «и спать»… И она ела и засыпала рядом с ним…

Он улыбался и щурился на солнце, слушая её рассказы о прошлом. Шестнадцатый век, восемнадцатый век, имена, мифы, факты биографии слетали с её губ с невероятной скоростью. Амир не противился, не спорил, наслаждался её рассказами, старательно избегая скучающего вида, потому что три развалины посредине маленького городка, откровенно говоря, были для него не самым захватывающим зрелищем.

Были моменты, очень долгие моменты, когда Соня вдруг ощущала себя влюбленной девчонкой, свободной, легкой. Она никогда так себя ощущала, даже в юности.

Но когда она понимала, что он не видит, как она следит за ним, то чувствовала тяжелый, анализирующий, напряженный взгляд. Всегда, даже затылком, она его ощущала. Ощущала, но решила не придавать значения. В конце концов, ему тоже не просто давалась эта легкость.

И вот они тут, в этом городе, в этом же отеле. Зря. Зря она упустила из виду эти взгляды.