Кесем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

Весь пол был устлан коврами, и поверх них, от входа к ложу, узкой полосой тянулась белая циновка. Вот по ней, значит, и надлежит совершить ритуал вползания.

Циновка эта, конечно же, рассчитана на то, что по ней проследует одна девушка. Все по дворцовому обычаю и установлениям. Но тут уж никто Ахмеду не виноват, что он на эту ночь двоих себе вытребовал. Что-то он с тремя бы делал?

Мальчишка. Сопляк. Зазнайка несчастный!

Но, сказать по правде, будь здесь сейчас Хадидже, все решилось бы просто. Она бы сразу поняла, как себя повести, а они подстроились бы к ней. Уже не подгоняя перед собой, а вправду следуя за старшей подругой, как за старшей. Потому что – Махпейкер неохотно признала это – та действительно старшая. Не в возрасте дело, а в пробуждении какой-то новой сущности, у них с Башар еще дремлющей. Даже нынешняя неловкость Хадидже, ее робость и застенчивость – оттуда, из этого старшинства.

Но ведь нет с ними сейчас Хадидже…

Так что Махпейкер посмотрела на Башар, Башар посмотрела на Махпейкер, обе они сделали движение опуститься на колени – прямо на эту дорожку, – но так его и не завершили. Стали на нее бок о бок, бедро к бедру, ступня к ступне (вторая нога – за пределами дорожки, на ворсе ковра), двинулись к ложу шахзаде в рост. На третьем шаге, без слов поняв друг друга, поймали ритм, покатили плавную волну плясового движения. Начали было как танец «бар», но тут же, опять-таки телом, без слов, ощутили, что без ребаба и свирели уместнее окажется «халай». На него и перешли, им и продолжили. Не самый это сложный из танцев: старинный, но древность ему высшего благородства не придала – однако такое лишь подлинные ценители умеют понять. А вот для тебя, шахзаде, это красота несказанная: наша гибкость и изящество, наше мастерство, паутинная тонкость наших одеяний, нетронутая красота наших юных тел… Цени же, наслаждайся, о наследник султанского трона, властелин и повелитель!

Да что ты можешь понять в этом, мальчишка, куренок ощипанный…

Ахмед следил за ними с высоты перин и подушек. Глаза его влажно поблескивали, как ягоды тутовника. С того мгновения, как девочки начали свой путь в танце, он не пошевелился, словечка единого не сказал. Лежал точно кукла, обернутая в красную тряпицу.

Пляска халай идет вдоль линии, без кружения. Так что вскоре они поневоле оказались перед кроватью и пришлось остановиться.

Ну что, сбрасывать одеяние гёзде теперь? Или когда шахзаде подаст знак?

Вообще-то, у Махпейкер зрела уверенность, что никто из них троих сейчас не знает, что делать дальше. Она украдкой еще раз смерила взглядом кровать. Им на ней даже просторно будет: шахзаде Ахмед, пожалуй, и четырех наложниц мог бы здесь разместить. Сам – посередине, две главные наложницы – справа и слева, младшая – поперек кровати, в ногах у них, а еще одна (старше главных? младше?) – тоже поперек, но в головах.

Получится как пирожок с непомерно большой долей теста, если считать за таковое наложниц. И совсем уж крохотной начинкой, если считать за нее самого шахзаде. То есть попросту можно не считать его!

Она прыснула – и, хотя мгновенно сумела обуздать свой смех, затянувшаяся пауза была прервана. Шахзаде Ахмед (мальчишка, птенчик бесперый!) с каким-то облегчением перевел взгляд на Махпейкер.

– Что смешного ты увидела, женщина?

– Ничего, господин мой и повелитель!

Она от всей души надеялась, что в глазах ее не пляшут насмешливые чертики, то есть иблисята. Даже поклонилась, чтобы скрыть их, если на самом деле пляшут, – сильно опасаясь при этом, что и в ее поклоне увидеть смиренную покорность трудно.

– Что нам прикажет наш господин и повелитель? – поспешно вмешалась подруга, отвлекая внимание на себя.

– А что, по-твоему, я должен вам приказать? – произнес Ахмед, грозно насупив брови (Махпейкер, не задержавшаяся в поклоне, все видела отлично – и ни на миг не поверила этой грозности).

– Никогда и ни за что не возьмусь предугадать желания господина нашего и повелителя, – ответила Башар безупречно «гаремным» голосом, то есть нежно воркующим, cладостно-медовым, исполненным трепетной страсти и беспредельной покорности. – Однако изнываю от жажды выполнить их все.

От толики яда, добавленного в этот мед, все наставницы в ужас бы пришли. Но мальчишка-шахзаде опять ничего не заметил.

– Вы, обе! Вам вообще известно, зачем вы здесь находитесь?

Шахзаде, как и прежде, норовил изъясняться вопросами, видимо надеясь, что ему наконец-то дадут ответ, которого он то ли сам не знал (мальчишка!), то ли, что скорее, просто никак не решался произнести вслух. Тем не менее, конечно, черт (ну ладно, пускай иблис) потянул Махпейкер за язык, когда она с невинным видом предположила:

– Может, наш повелитель хочет, чтоб мы пляской его взгляд усладили? Так мы готовы!

– Ка-акой еще пляской? – Ахмед забыл, что нужно говорить грозно, у него буквально челюсть отвисла от изумления.

Башар бросила на подругу предостерегающий взгляд.

– Как мы исполняем халай, степной халай, наш повелитель уже видел. Но мы обучены танцевать четыре вида халаев. И бар. И бенги ойуну, хотя его вдвоем не исполнишь… Вот если бы господин и повелитель оставил в силе свой прежний приказ, по которому мы должны были явиться втроем… И зейбек. И…

– А ну-ка, постой! – встрепенулся господин и повелитель. Прекратил возлегать, как подобает наследнику султана; скрестив ноги, сел на кровати и впервые посмотрел на Махпейкер с обычным человеческим чувством: с любопытством, которое, впрочем, тут же сменилось насмешливым недоверием. – Вот тут ты и соврала. Не можешь ты танцевать зейбек.

– Нас ему учили! – в один голос ответили подруги с искренним возмущением, совершенно забыв, что надо добавить «господин и повелитель».

– Да ну, не могли ему вас учить! – небрежно отмахнулся Ахмед. – Это танец воинский, его с оружием исполняют…

Девочки обменялись мгновенными взглядами: воинский, с оружием! Вот, значит, для чего нужен этот перестук вееров – которые встречаются так, как в бою скрещивались бы клинки! – и поворот с выбросом согнутой в колене ноги…

– Исполним! – твердо пообещала Башар.

– Дай нам оружие, господин и повелитель, – и сам увидишь! – поддержала ее Махпейкер, сама не зная, вкладывает ли сейчас в эти слова хоть зернышко насмешки.

– Оружие вам, женщины! – Прежний шахзаде вернулся: говорил он, правда, теперь не грозно, но презрительно, цедил слова через оттопыренную губу, и вынести это было еще тяжелее, чем его давешнюю грозность. – Может, вас еще и в доспехи облечь?

– Как прикажешь, господин наш и повелитель…

– Не прикажу. Видели там, за дверями, «железного стража»? Он мой, мне предназначен! Отец мой султан с боем добыл его в славном сражении на Крестовой равнине[1], где была сокрушена и развеяна в прах вся мощь гяуров. Лично поверг с коня австрийского рыцаря, вот! А его латы передал мне. Потому что ему самому они узки в плечах… – Тут Ахмед вдруг смутился.