Белое, черное, алое… - Елена Топильская

— Да ну, это несерьезно, — отмахнулся Болельщиков. — А если у собаки течка? Или ей на лапу наступили?

— Во-первых, с течкой собак на работу не выводят. А во-вторых, тебе что, в трамвае на ногу не наступают? Вот ты пришел на работу с отдавленной ногой и отпечаток просмотрел. А потом, у собаки есть одно преимущество — она не может умышленно фальсифицировать заключение. Помнишь дело Федоренко?

— Эксперт, который пальчики у клиентов брал и на объекты, изъятые с происшествия, переносил? Ну что за манера нас в это дело носом тыкать!

— Да просто разговор такой зашел. А к одорологической экспертизе нужно относиться как к доказательству, которое, как и другие, заранее установленной силы не имеет, но его можно перепроверить и подтвердить другими доказательствами. Если есть заключение одорологов о том, что следы крови на месте убийства принадлежат Кошкину или Собакину, — кто мешает провести еще судебно-медицинскую экспертизу, пусть тебе скажут, что эта кровь и по группе соответствует Кошкину или Соба-кину, да еще и по половой принадлежности это кровь мужчины.

За нашей спиной деликатно кашлянули понятые. Мы поняли намек без слов и стали писать протокол.

— Женя, глянь осторожно, что за пакет полиэтиленовый; говорят, его тут раньше не было, — попросила я Болелыцикова.

Женя, аккуратно раздвигая ручки пакета масштабной линейкой, проворчал:

— А у самой что, коленки ватные?

— А мне городская запретила, — объяснила я, не отрываясь от протокола. — Мне Будкин сказал: если есть малейшая опасность того, что объект может взорваться, сами не лезьте, пошлите экспертов, лучше пусть они взорвутся, а то кто же протокол писать будет?

— Правильно, Машка, — поддержал меня Лева Задов, хоть и посмеивающийся, но все-таки предусмотрительно зашедший за чердачное перекрытие, — наиболее опасные эксперименты всегда проводятся на наименее полезных членах экипажа.

— Понимаешь, существует допустимый процент потери экспертов на осмотрах, такая естественная усушка-утруска. Для следователей такой процент не предусмотрен, — продолжала я объяснять, — потому что после окончания осмотра они все равно умирают от переутомления.

— Отбой воздушной тревоги, — проворчал Болельщиков, которому наши шутки явно не понравились. — В пакете веничек, больше ничего нет. Точно, мужик следы заметал, поэтому и в презерватив писал, — во-первых, чтоб с собой забрать, а во-вторых, наверное, чтобы не шуметь лишний раз. Серьезно товарищ готовился…

— Машка, а чего с презервативом делать? — спросил Болельщиков, переворачивая его палочкой.

— Ну изыму я его, а чего еще с ним делать?

— А куда денешь? Домой в холодильник? Просто до завтра моча там вообще стухнет…

— И гомункулус появится, — со смехом развил эту мысль Левка. — Парацельс предлагал разводить гомункулусов из мочи, отстоявшейся более десяти дней…

— Тьфу! — смачно плюнул не выдержавший Бурачков.

— О! — обернулась я к нему. — Борис Владимирович, заберите к себе вещдоки до завтра, а то прокуратура уже сдана на сигнализацию, а домой я же не потащу все это, и с места взрыва мы три коробки набрали.

— И это? — Бурачков брезгливо кивнул на презерватив.

— И это, — подтвердила я. — А чтобы не совсем было противно, мы сейчас это упакуем. Ну-ка, Лева, не спи.

Лева кинул на меня непередаваемый взгляд, а я отвела в сторону Бурачкова и тихо попросила:

— Борис Владимирович, можете к завтрашнему дню мне сделать списочек жильцов парадной?

— Сделаем, — пообещал Бурачков. — Может, с самого утра не получится, а к обеду подошлю кого-нибудь с бумагами.

После выполнения всех формальностей мы покинули чердак и добрели до «рафика» кримлаборатории, который должен был доставить вещдоки в бурачковский отдел, экспертов — в главк, а меня до дому. Лева разбудил водителя, а мы стали забираться в салон. Там было темно, неповоротливый Болельщиков покачнулся и уронил коробки с вещдоками на сиденье, и вдруг из-под коробок раздался сдавленный стон.

— Кто здесь?! — испуганно крикнул Болельщиков. Раскидав коробки, из-под них выбрался заспанный прокурор Будкин с помятой от сна физиономией.

— Ну что, закончили осмотр? — хрипло спросил он. — Справились без меня?

— С трудом, — ответила я. — Мне вас очень не хватало.

— Ого! Уже третий час ночи! — посмотрев на часы, удивился Будкин. — Неплохо мы поработали. Знаете что, Мария Сергеевна, я, пожалуй, завтра приду к обеду, а то — не шутки, в третьем часу работу закончили, надо же отоспаться.

Так что вы меня до обеда не ищите.

— И в мыслях не держала, — рассеянно отозвалась я, прикидывая, сколько мне удастся поспать.

Бог даст, в четыре лягу, а в полседьмого вставать, Гошку собирать в школу.

По совести, можно было бы тоже отпроситься до обеда, учитывая, что я потрудилась на месте происшествия не меньше прокурора Будкина, но в девять тридцать придет Скородумов, и мне его визит никак не отменить.

— Все устроились? Поехали уже, — поторопила я водителя.

И мы поехали.

Дома все спали; меня ждала записка от Сашки о том, что ребенок накормлен, помыт и уложен, а меня нежно целуют. Я смыла с себя под душем все это происшествие и, как только коснулась головой подушки, провалилась в сон с мыслью: «Господи, какой же это был длинный день!»

— …Мамочка, прости, пожалуйста, что я тебя разбудил, но я был вынужден…

Я подняла голову. Передо мной стоял мой ребенок в пижамке. Часы показывали пять. У меня было чувство, что я вообще не спала ни минуты.

— У меня болит горло, — прошептал он с несчастным выражением лица.

Сон с меня моментально слетел. Я чуть не села в постели, но вовремя вспомнила, что Сашка приучил меня спать обнаженной.

— Котик, отвернись на секундочку, я надену халат.

Ребенок послушно стал смотреть в угол, я вскочила, завернулась в халат, заставила Гошку открыть рот и осмотрела его горло; и поняла, что в школу мы сегодня не пойдем.

— Больно глотать, — прохныкал он еле слышно.

— Пойдем, моя котечка, я тебя полечу.

Я отвела его в постель, завязала шею шерстяным шарфом, заставила надеть шерстяные носки и, чтобы смягчить горлышко, дала проглотить ломтик лимона без сахара.

— Ну как, заинька? — спросила я, поглаживая ему голову и время от времени трогая лобик губами: проверяя, сильно ли поднялась температура. Лобик был горячим.

— Ма, полегчало! — сказал он нормальным голосом через некоторое время и стал усаживаться в постели поудобнее. — Слушай, пока говорить не больно, давай срочно поболтаем о чем-нибудь, а то скоро опять заболит. Давай?