Государево царство - Алексей Разин

Однако все доводы ксёндза Помаского не успокаивали воеводу. Он глубоко ошибся в своих расчётах. Он рассчитывал к новому году торжественно вступить в Москву. Од наделал долгов в надежде, что Димитрий, вступив на престол, их заплатит. Он уже с некоторыми из своих знакомых говорил о Москве с большой уверенностью и звал их туда к себе погостить. Вынужденный вернуться ни с чем, кроме своей злой подагры, он был глубоко уязвлён в своём самолюбии и жестоко негодовал на Димитрия, а заодно и на королевского духовника — за то, что он поощрял его в признании царевича.

После двухчасовой беседы ксёндз Помаский ушёл, не успокоив больного и раздражённого воеводу, который несколько времени оставался один, тщетно пробуя заснуть. Потом он потребовал к себе старшую дочь.

В кабинет вошла Марина. Она была небольшого роста, с очень красивыми чертами лица, с тонкими губами и несколько узким подбородком. В чёрных глазах её виделись ум и сила. Она опустилась на колени возле кресла воеводы и почтительно поцеловала отцу руку.

— Нездоровится тебе, мой ойче любимый! — сказала она, с участием смотря ему в глаза. — Растревожил тебя этот поход.

— Не болезнь меня мучит, дитя моё! — ответил воевода угрюмо. — А тревожит моя собственная глупость! Поверил я мальчишке, пройдохе, обманщику, самозванцу и обещал ему тебя. Наделал шума на всю Польшу, на всю Европу, признав его царевичем... Вот что меня сокрушает! Просто убивает меня мысль, что ты, моя Марина, звалась наречённой невестой какого-то беглого дьячка Гришки... Прости меня, дитя моё! Но я мечтал о троне для тебя!.. На старости лет попался я, старый воробей, в грубую, топорную ловушку: вот что меня съедает... Отказал князю Корецкому, богатейшему после Вишневецких из украинских землевладельцев... И погубил тебя!

— Прости меня, отец! — сказала кротко, но твёрдо Марина. — Прости, что я с тобой не согласна. Ты вовсе не погубил меня. Димитрий — я вполне в это верю — достигнет престола. И всё, о чём ты для меня мечтал, сбудется. Ведь ещё далеко не всё потеряно. Царевич...

— Какой он царевич! Не говори ты мне этого! Не произноси ты при мне никогда этого слова, которое так резко, так жестоко напоминает мне, что я оказался в дураках!.. И забудь ты думать об этом самозванце!

— Я готова исполнить твою волю, отец. Но мне хотелось бы, чтобы ты несколько справедливее взглянул на это дело. Правда, войско его было разбито при Добрыничах и потеряло восемь с половиной тысяч человек. Но кто же из полководцев никогда не терпел поражения? Наши должны были скрыться в Путивль. Но за то к Димитрию тотчас же присоединились Елец, Орёл, Царёв-Борисов, Оскол и Воронеж. Ведь это почти вся Южная Русь, то есть лучшая половина Московского государства...

— Откуда ты это знаешь? — спросил гневно воевода. — Ты больше меня знаешь об этом проклятом деле...

— Я знаю это от королевского духовника, — отвечала кротко Марина. — Ксёндз Помаский постоянно сообщает нам о ходе дел в обозе, а сегодня после разговора с тобой он получил свежие новости и был так добр, что пришёл нам рассказать. По-видимому, дела совсем не так дурны. Из Борисова войска и люди переходят к ца... к нам толпами, и народ выражает истинно московскую преданность к... своему новому повелителю.

Воевода крепко призадумался. Он видел очень ясно, что Димитрий или отыскан, или изобретён ксёндзами и находится под горячим их покровительством. Но вот всё же вопросы: изобретён или отыскан? самозванец или царский сын?.. Самая возможность таких вопросов уже сердила воеводу, и в великом негодовании он запретил и дочери, и всем своим домашним говорить при нём о московских делах. И молчаливый, гневный воевода несколько дней никого не принимал и медленно поправлялся от своей мучительной болезни.

Так прошёл весь март, прошла половина апреля. Приехал старик Фирлей; несколько дней гостил в Самборе Тарло; но не было ни праздников, ни торжественных обедов, и музыканты упражнялись в своём искусстве где-то далеко от замка.

В середине апреля королевское местечко Самбор было странно оживлено. Прибыло из Путивля от царевича Димитрия, признанного князя Северской земли, посольство и остановилось в поле близ местечка, разбив две большие палатки. Посольство ехало в Краков, но по пути должно было остановиться в Самборе, чтобы вручить сендомирскому воеводе письмо от царевича. Посланником был князь Иван Андреевич Татев, а при нём — посол от города Путивля и всех городов и уездов Северской земли, от духовных и от мирских всякого звания людей выборный Сулеша-Булгаков. Не теряя времени на отдых, они прямо отправились в церковь и пригласили отца Герасима отслужить молебен. После службы князь Татев вручил священнику очень значительный для бедной самборской церкви вклад, пятьдесят золотых ефимков, со строгим наказом за всякой обедней молиться о здравии и многолетии царевича и великого князя Северской земли Димитрия Иоанновича. Послы посоветовались с отцом Герасимом, как им увидаться с воеводой, и решили послать в замок потребовать к себе маршалка пана Бучинского. Это поручение охотно принял на себя поповский сын Яков. Послы отправились отдыхать, а священник поспешил к супруге.

— Благодарение Господу! — обратился он к попадье. — Царевич наш остаётся верен православию! Именитые послы прибыли от него, коренные русские люди, князь Татев, черниговский воевода, и Сулеша-Булгаков, от всей земли выборный человек. Не забыл царевич наших молитв и благословения убогой самборской церкви: прислал вклад, да истинно царский... Смотри-ка, женщина!

И торжествующий отец Герасим положил на стол внушительный кожаный кошелёк. Пока бедная попадья любовалась золотыми монетами, о существовании которых она знала исключительно по слухам, священник не переставал говорить:

— Прежде всего новую кровлю на церковь сделаем. Теперь не запретит мне воевода возить лес, когда я могу его купить. Пошлём также вклад львовскому братству, чтобы оно пособило немного благолепию нашего храма... Да, неисповедимы пути Господни! Северская земля поддалась царевичу вся и присягнула ему. И видно, правду тогда говорил Антон, что народ там настоящий русский, как у нас. Воевода Татев тоже ведь воевода, как наш, здешний, и молится, и говорит вовсе по-русски. Его товарищ — тоже. Из слуг посольства ни одного нет татарина, и стояли они в храме Господнем так же благочестиво, как наши бедные хлопы... И ведь сначала я было ошибся. Меня спрашивают, как бы увидать воеводу? Я и говорю, чтобы в замке они спросили сначала маршалка двору, он и доложит. Как вскинет на меня глазами князь Татев! Насупился так грозно да и говорит: «Что? Посол царевича всея Руси будет ждать на дворе, пока холоп, какой-нибудь воевода сендомирский, вздумает выйти ему навстречу? Не гонец я какой-нибудь, а моего государя почтенный посол... Видно, крепко вас притиснули здешние поляки, и забыли вы, что такое царевич и царь всея Руси!..» Послали нашего Якова потребовать к себе маршалка, пана Бучинского. То-то удивится горделивый маршалок, старая обезьяна, как Яша передаст ему приказ явиться!..

В самом деле, однако, пан Бучинский нисколько не удивился. Только что послы остановились близ королевского местечка и начали раскидывать свои палатки, вертлявый жидок успел расспросить польскую прислугу, узнал, в чём дело, и бегом, через весь городок бросился к маршалку. Длинная хламида его и кудрявые пейсики развевались, как паруса и флаги; он бежал, разбрызгивая грязь своими тонкими босыми ногами, и, едва дыша от продолжительного бега, заскочил в кабинет маршалка.