Турнир - Денис Юрин

Вымученные кривляния танцовщиц экзотической наружности (одна девица была темнокожей эфиопкой, привезенной, видимо, с далеких южных островов, а две другие – смуглыми намбусийками) напоминали пляску прирученного медведя под надрывное кукареканье отменно выдрессированного петуха. Антураж другой, так сказать, облагороженный, а смысл тот же, разве что бродяги-артисты кормили скитавшихся с ними по городам животных куда хуже, чем господин Гарвон содержал поневоле развратных девиц.

В какой-то мере Дитрих был занудливым моралистом, он не терпел ни фальши, ни оков. Именно это и мешало ему насладиться красотой изысканного действа на ковре, в то время, как та особа, ради которой и было устроено представление, не задумывалась о мелочах и получала истинное наслаждение от плавных изгибов точеных женских тел и от ритмичных движений манящих потрогать округлостей. Этим эстетствующим развратником, точнее, развратницей, была та самая дама почтенного возраста, которую они с Марком видели в лесу возле кареты. Старшая из трех ведьм развалилась в кресле возле камина и, медленно потягивая вино из бокала, внимательно следила за каждым движением откровенного танца. Не только ее прищуренные глазки и мерзко ухмылявшиеся губки, но и все морщинистое лицо выражало похоть и нараставшее желание.

Гангруберу было противно смотреть, как старая похабница пожирала телеса молодых девиц своими маленькими, крысиными глазками, но куда большее отвращение разбойник испытывал от вида самой дамы. Дело в том, что на высокой, худощавой старухе совсем не было одежды, только ночной пеньюар, такой же прозрачный, как и накидки танцовщиц. К сожалению, тонкая ткань не могла скрыть одряблостей и отвислостей увядающего женского тела; того, что много лет назад было красивым, а теперь могло испугать до потери сознания самого отважного из мужчин. Неприглядность картины гармонично дополняли длиннющие руки-плети, напрочь лишенные мышц; костлявые, угловатые коленки, весьма похожие на набалдашники зубчатых булав; и изобилующие уродливыми узелками раздувшихся вен ступни, которые дама, ничуть не стесняясь присутствующих, возложила на приставной табурет.

«Хоть бы ногти хрычовка подстригла, что ли! Отрастила с волчьи когти! Теперь понятно, почему в сапожищах ходит. Как надевает туфельки – сразу дырявит, а коль пальцы случайно сжимает – в клочья рвет носки!» – повеселил себя Дитрих забавным предположением.

Не в силах долее созерцать ни развратную старуху, ни ее убогую душевную утеху, гость перевел взгляд в дальний угол комнаты. Там, согнувшись над огромным письменным столом, с гусиным пером в зубах корпела над толстой книгой вторая участница ведьминской троицы, а именно рыжеволосая красавица; вульгарная, как отставной солдат, и дерзкая на язык, как пьяный моряк.

К сожалению, далеко не все красивые женщины блещут умом, а уж толстенные труды ученых мужей читают редкие единицы. Притворявшийся этой девицей авантюрист допустил грубую ошибку. Ему было бы лучше скрыться под личиной дурнушки, тогда хоть как-то можно было бы объяснить его или ее тягу к чтению. Ведь если бы даже Дитрих в лесу не заподозрил чародейской иллюзии, то, увидев прелестницу за книгой, точно почуял бы неладное.

Уделив вошедшему в комнату гостю ровно столько ж внимания, сколько и ее похотливая подружка преклонных лет, то есть абсолютно никакого, рыжеволосая ведьма продолжила делать выписки и что-то при этом невнятно бормотала себе под нос. Примечательно, что чернильницу она держала не на столе и не в руках, а в прорези декольте, удобно зажав ее двумя упругими округлостями.

Присутствовала в комнате и третья компаньонка, правда, гость ее не сразу приметил. Справа от двери стояла кровать, размерами напоминавшая лежбище великана. Неизвестно, сколько человек могли бы уместиться в этой огромной постели. Гангрубер на вскидку прикинул, что с полдюжины, но затем присмотрелся и решил, что влезет и целый десяток, притом не заморышей-доходяг, а крепких, широкоплечих и рослых деревенских парней. Там, среди гор подушек, пледов и одеял зоркий глаз разбойника в конце концов разглядел тихо посапывающий во сне бугорок тела.

«А вот и бородатая толстуха-веселуха! Почти вся сумасбродная компашка в сборе, – констатировал Дитрих, по-прежнему мявшийся возле двери и не знавший, что ему дальше делать: терпеливо дожидаться приглашения подойти или вести себя более смело, например, усесться за стол и приняться за остатки ужина. – Что же они кучера-то с собой не прихватили? Раз у них такие панибратские отношения, могли бы и его с собой за стол посадить да в постель уложить. Думаю, плюгавый возница был бы рад узреть потуги девиц на ковре… Впрочем, это нарушило бы их маскарад. Раз они до сих пор еще не сбросили женские обличья, значит, в притворстве не отпала нужда. Ну, что ж они медлят-то?! Вот он я, здеся… пришел! Чего с разговором-то тянут?!»

Возможно, худощавая старуха прочла мысли застывшего возле двери гостя, а может быть, его несвоевременное появление мешало ей полностью отдаться созерцанию плавных движений прекрасных тел. Как бы там ни было, но она начала разговор, правда, обратилась не к гостю:

– Милена, милочка, он пришел. Займись! – отдала указание старуха, не отрывая похотливых глазенок от зрелища.

– Сама, – буркнула в ответ рыжеволосая, не вынимая гусиного пера изо рта и даже не приподняв головы над книгой.

– Ты что, не видишь?! Я занята! – раскапризничалась, как младенец, старуха. – Когда еще случай представится, такой танец узреть! Глянь, ты только глянь, какие девицы красивые, и двигаются сносно… правда, вон та, с красным пером, что-то лениться стала. Нету в ней страсти, ох, нету! Иссякла вся страсть!

Рыжеволосая проигнорировала жалобу старшей подруги. Видимо, книга была столь увлекательна, а содержащиеся в ней сведения столь полезны, что ведьме не было дела ни до танца, ни до нытья компаньонки, ни до гостя, которого они сами пригласили, притом явно не для праздной беседы. Поняв, что ее просьба не будет удовлетворена, старуха тяжко вздохнула и, обиженно надув щеки, хлопнула в ладоши, положив тем самым конец мучениям изрядно подуставших извиваться и трогать друг дружку девиц.

– Что в дверях встал-то? Проходь да садись! – на этот раз старая дама обратилась к гостю, правда, как-то недружелюбно, обойдясь даже без легкого кивка вместо приветствия, сразу избрав приказной тон и перейдя на неуважительное «ты».

Одежда благородного человека, в которую исключительно ради этой встречи облачился Дитрих, не была принята прозорливой дамой почтенных лет всерьез. Она (или он) знала, что перед ней стоит обычный разбойник, но, видно, не ведала, кем он был до того, как избрал своим делом низкий лесной грабеж. Гангрубер про себя отметил этот факт и тут же сделал заключение, что знакомство с персоной, на которую лжеведьмочки ссылались в послании, было шапочным. Скрыв свою догадку под маской холодного безразличия, разбойник неторопливо пошел к камину, стараясь не соприкоснуться плечами с быстро пробежавшими мимо него к двери танцовщицами. Бесспорно, смотреть на их прелести было куда приятней, чем на старческое недоразумение, да и рукой дотронуться до них хотелось, но Дитрих боялся, что даже мимолетное соприкосновение с нежной кожей девиц или пахнущими благовониями волосами собьет серьезный настрой, так нужный для предстоящей беседы.