Пани царица - Елена Арсеньева

Ефросинья опрометью кинулась домой. Конечно, Стрелецкаяслобода – место строгое, в отличие от прочей Москвы, где по ночам не таясьпошаливают, в слободе можно себя чувствовать спокойно, как на собственном подворье,а все-таки она бежала со всех ног. Чувствовать бы облегчение, что Николушка,светик ненаглядный, окрещен, что свалила с плеч докучливую Матрену Ильиничну(дай ей Бог здоровья, вот кому голову задурить удалось запросто, ни с одной изсоседок-стрельчих не удалось бы избежать пристальных расспросов!), что завтрачуть свет отправится восвояси в свое Тушино и дед Кузьма, и тогда они соСтешкой и младенчиком останутся наконец одни. Никита еще невесть когда изпохода воротится, хотя, по слухам, Болотников уже сдался царскому войску. Нучто ж, хоть малое время, а пока им можно дышать спокойно.

А что будет потом? Неужто не смягчится, неужто не растаетнедоброе, холодное Никитино сердце при виде ангела Божия Николашеньки?

Ефросинья невольно разулыбалась, вспоминая черные, крутозагнутые реснички, окружавшие яркие, черные глаза младенчика, легкий белесыйпушок на его головушке. Счастливые слезы против воли навернулись на глаза, так,с просветленной улыбкою, она и вбежала в избу.

Стефка, сидевшая с ребенком на коленях, привскочила было,запахивая раскрытую пазуху, но тотчас успокоенно улыбнулась:

– А, то ты…

– Я, кто другой, – кивнула Ефросинья. – Ачто, проснулся младенчик наш?

– Проснулся и так заревел, я испугалась, не только дедаКузьму, но и всех соседей разбудит. Ну и вот, дала ему грудь, – ответилаСтефка, и кабы слышала ее ответ Матрена Ильинична, то была бы немало изумлена:молодая женщина говорила по-русски вполне чисто, чужеземщиной от ее речи веялоедва-едва, словно легким ветерком.

– Ой, беда, я уж думала, тетенька Матрена никогда неуйдет, боялась, ночевать останется, и тогда поплачет наш малой сголодухи! – засмеялась Ефросинья. – Ишь ты, как чмокает, радость!

– Начмокался уж, – спокойно ответила Стефка,выпрастывая из сонного ротика набухший, покрытый молочными пленками сосоктугой, пышной груди. – Вон, гляди, засыпает… спит уже. Прими-ка его.

Ефросинья подлетела как на крыльях, бережно подхватиламладенчика и жадно, ненасытно осыпала его взопревший лобик поцелуями.

– Дитятко… дитятко мое ненаглядное! Сыночекпресветлый! – бормотала она, задыхаясь от любви – такой любви, какой неощущала никогда в жизни. Слезы снова подкатили к глазам, она всхлипнула – и тутже услышала ответный всхлип.

Подняла взгляд – Стефка сидела, согнувшись в три погибели,спрятав лицо в ладони, плечи ее тряслись.

Ефросинья осторожно опустила ребенка в зыбку, подошла кдевушке и погладила ее по плечу. Стефка вскинула залитое слезами лицо. Черныеглаза, черные ресницы были мокры. Горестно стиснутые губы разомкнулись:

– Ефросинья, сестра! Зачем я не умерла в родах? Зачемты выхаживала меня? Как же мы теперь жить будем?!

Ефросинья со вздохом опустилась на пол, обняла Стефку,принялась поглаживать по плечам.

А что она еще могла сделать? Ответить-то было нечего!

Напрасно лгала инокиня Марфа! Ее отречению от Димитрия никтоне поверил. И даже то, что писанные ею грамоты развозил по западным городамбрат бывшей царицы, Михаил Нагой, не прибавило им убедительности. Однако Марфуи ее братьев не упрекали в отступничестве – их всех жалели.

– А что ж ей, государыне-матери, еще говорить, когдаона в руках Шуйского? – пожимали плечами все, слышавшие, как Нагойнадсаживается, снова и снова зачитывая грамоты сестры. – Поневоле сиеписано! А про мощи – про мощи много чего болтают. Дескать, подмененные они.Мошенничество, и больше ничего. Шуйскому у нас веры нет, у него семь пятниц нанеделе. Небось обучил его Бориска-царь лгать, вот он никак остановиться и неможет. Сам же некогда клялся-божился, что подлинный у нас государь Димитрий. Атеперь что бает? Нет уж, первое слово, по пословице, правда, второе – ложь!Стало быть, теперь он лжет, Шубник-то.

Шубник меж тем, сидя в Москве, не ведал ни единой спокойнойминуты. Слухами о воскресении Димитрия переполнялась земля. Да слухи – это ещеполбеды, они не стреляют и не разят копьями. Хуже другое: вся Северская земляуже начала вооружаться именем воскресшего государя! Поднялись Моравск,Новгород-Северский, Стародуб, Ливны, Кромы, Белгород, Оскол, Елец… Войско ИванаМихайловича Воротникова, полководца еще времен Грозного, было очень рассеяносилами Истомы Пашкова, князей Григория Шаховского и Андрея Телятевского. Да исами москвичи не больно-то рвались в бой: ведь Шуйский, отправляя их в поход,уверял, что сражаться придется против тридцатитысячной силы крымских татар,подступивших к Ельцу. Обнаружив, что убивать придется своих, ратники приуныли.Пашков легко обратил в бегство рать Шуйского. Вслед бегущим неслись крики:

– Вы думали, блядины дети, со своим Шубником убитьгосударя, крови его напиться? Возвращайтесь по домам да устройте сами себепоминки, хорошенько поешьте блинов да напейтесь водки! Вот царь Димитрий придет– проучит вас, кровопивцев!

В Москве то и дело появлялись подметные письма, уверявшиенарод, что Димитрий жив и скоро придет, уговаривавшие москвичей заранеенизвергнуть Шуйского, не то злобный царь исказнит всю столицу. Среди бояр тоженачались разговоры… Даже те, кто был совершенно уверен, что 17 мая убилиДимитрия, а не какого-то подменыша, заколебались. К изумлению Шуйского, средитаких колеблющихся оказался митрополит Ростовский. К Филарету Романову началиприслушиваться остальные. Теперь они начали требовать пересмотреть отношение кполякам, запертым в Москве, настаивать, чтобы тем позволили воротиться народину. Что до Шуйского, он, напротив, втихомолку был за то, чтобы всехоставшихся в живых ляхов перебить. Одно его останавливало: возможность в такомслучае войны с Польшей, которая неведомо как для России закончится. Довольнотого, что к этому новому (а может, все-таки прежнему?!) Димитрию уже примкнулинемалые польские силы!

Конечно, это была не королевская армия, а сборище удальцов,которым некуда обратить воинскую отвагу. А тут замаячила впереди воинскаяслава, богатство, взятое с бою, и заодно возможность исполнить святой долг:свершить месть за братьев, убитых в Москве. Это весьма прельщало людей, длякоторых во всем мире существует весьма точное наименование: авантюристы, иначеговоря – искатели приключений.