Александр Невский. Национальный герой или предатель? - Наталья Пронина

Разумеется, продолжает далее А. Павинский, «папа Евгений III, одобряя новое направление религиозного чувства и «священного подвига», не замедлил предоставить всем крестоносцам такое же отпущение грехов, какое получали отправлявшиеся на Восток (Ближний Восток. — Авт.) при этом счел нужным предостеречь, чтобы никто не принимал от язычников денег, при виде которых, по верному предположению папы, охладевал религиозный пыл…»[130].

По традиции на призыв о Крестовом походе откликнулось много бедняков, главным образом из тех местностей, которые недавно были поражены голодом. Однако в целом, отмечает историк, в настроениях массы крестьян в тот момент уже не было религиозно-освободительного воодушевления, которым сопровождалось начало Первого Крестового похода 1096 года. Теперь, 50 лет спустя, плачевные уроки того похода не прошли даром. Европейские хронисты свидетельствуют даже о народных возмущениях, проявившихся в связи с подготовкой еще одной крестоносной «священной войны» против язычников. Существенной причиной этого недовольства было поголовное обложение податью на нужды «священной войны»[131].

Подчеркнем еще раз: немецкое феодальное рыцарство уже давно зарилось на земли славян, живших к востоку от Лабы и в Прибалтийском Поморье. В IX–XI вв. здесь выросло много больших городов, развернувших широкую торговлю. Купцы из многих стран, стекавшиеся в Волынь (в устье Одры), в Щетин —главный город Поморья, в Аркону (на острове Руяна), вывозили отсюда меха, соль, мед, воск, изделия из рога, золота, серебра. По мере того, как умножались богатства восточных соседей, разогревались и захватнические аппетиты немецкого рыцарства. Именно поэтому идея облечь агрессию против славян в форму «священной войны» нашла широкую поддержку прежде всего среди немецких феодалов. Призыв папы Евгения и Бернарда Клервоского к вторжению на славянские территории пал на готовую почву. Освятив начавшийся в том же 1147 году новый захватнический Крестовый поход в Сирию и Палестину, Римская церковь одновременно благословила и немецко-католический «Drang nach Osten», агрессию против славян и других народов Прибалтики[132].

«Город Магдебург был избран местом собрания войск, конец июня 1147 г. временем открытия похода. Никлоту Бодрицкому, одному из самых могущественных славянских князей, известно было о приготовлявшемся со всех сторон движении, он решился предупредить поднимавшуюся бурю. Адольф, граф Вагрии, союзник Никлота, присутствовавший во Франкфурте на сейме… разоблачил свое лицемерие, когда послы Никлота попросили у него помощи… В помощи было отказано. Против (славянских племен) бодричей[133]и лютичей, истощенных продолжительной борьбой с немцами, поднимался весь христианский мир от Вислы и датских островов до Рейна (подчеркнуто нами. — Авт.). Так что, — отмечает историк-поляк, — ввиду такого религиозного воодушевления, полабским славянам предстояло или принять насильственно вводимое христианство, или погибнуть в бою с рьяными вооруженными проповедниками…»[134]

Далее тот же автор рассказывает: «Архиепископы магдебургский и бременский управляли религиозно-военным движением, в котором приняли участие все саксонские епископы. Даже моравский епископ воодушевился мыслью Крестового похода. Многочисленные светские князья не замедлили принять участие в высоком, по их понятиям, подвиге —уничтожении язычества…

Генрих Лев (немецкий князь), ближайший сосед бодричей, и Альбрехт Медведь, внук дочери последнего Билланга (герцога саксонского), маркграф в странах по Эльбе, соседних с землями лютичей, и польский князь, брат короля Болеслава IV, вступили в ряды крестоносцев со своими силами, самые датчане воодушевились мыслью распространять христианство. Если верить немецкой хронике, войско крестоносцев состояло из 200 тысяч, оно, извещает другая летопись, исполнено было ревности к священному делу. В двух направлениях двигались разделившиеся силы крестоносцев на исходе июня месяца. С запада шли саксы против Никлота, построившего в болотистых местах крепость Добин, на правом берегу Зверинского озера. Другое войско, заключавшее в себе силы Восточной Саксонии, направлялось с востока в землю лютичей; оно подступило к городу Малхину, разрушило его вместе со славянским храмом и продвинулось к северу, чтобы осадить сильно укрепленный славянский город на реке Пене, Дымин. Часть крестоносцев, предводительствуемая епископом моравским, вторгнулась с севера в пределы поморского князя Ратибора и подступила вооруженной толпой под стены Щетина…»[135]

Но славяне постарались дать достойный отпор агрессорам, наступавшим под сенью прямого, жесткого католического креста. Организатором этого отпора стал ободритский князь Никлот. «Он, — пишет исследователь, — разработал остроумный план борьбы с германскими захватчиками, решив прежде всего уморить «воинов Христовых» голодом. С целью лишить крестоносцев их опорных пунктов и средств снабжения, Никлот принял соответствующие меры. Неожиданно напав в конце июня 1147 года на немецкий город Любек, славяне разгромили его и уничтожили стоявшие в гавани корабли. Затем посланные Никлотом отряды истребили или взяли в плен всех немецких поселенцев в окрестной славянской области Вагрии. Таким образом, крестоносцев здесь некому было кормить и нечем кормиться. То был смелый и удачный набег славян»[136].

Когда крестоносная рать вторглась в землю ободритов, князь Никлот, во исполнение задуманного плана, предусмотрительно опустошил и территорию своего княжества, а сам с большим войском укрылся в крепости Добин, стоявшей среди болот. Крестоносцы, которым пришлось продвигаться по разоренной земле, осадили эту крепость. Однако там немецкие воины сразу же попали в затруднительное положение, так как могли получать съестные припасы только с помощью датского флота, который пристал к славянскому побережью неподалеку от Зверинского озера. «Но союзники Никлота —воинственные славянские мореходы руяне —напали на датскую флотилию и нанесли ей серьезный урон. Осаждавшие Добин немецкие и датские войска оказались под угрозой голода. Тем временем славянские отряды, совершая неожиданные вылазки из Добина, уничтожали крестоносцев, «удобряли ими землю», как писал немецкий хронист Гельмольд[137].

В силу всех этих причин «религиозный пыл» немецких рыцарей стал быстро остывать. В их войске начали поговаривать о бессмысленности предпринятого похода. Очевидно, полагает историк, «ревность германских воинов к католической вере была не настолько велика, чтобы стоило ради нее идти на «чрезмерные» лишения, а жестокий урок, преподанный им славянами, на время отбил у них охоту к наживе за чужой счет. Пришлось заключить мир с Никлотом». «Так, — пишет Гельмольд, — большой поход этот разрешился малой пользой»[138].