Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас - Джон Куиггин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Появление этих и других инструментов, а также уверенность, что дефолты или рост невозвратов не могут причинить вреда, создавали иллюзию практически полного обнуления кредитных рисков. Без малейшего нарекания со стороны рейтинговых агентств, таких как Moody’s и Standard & Poor’s, кредиты, выданные людям, возможно, не имевшим ни постоянного дохода, ни работы, ни какого-то имущества кроме самого дома, быстро превращались в «первоклассные» облигации с таким же рейтингом AAA, как и у правительства США.[38]
К концу 2006 года поверх этого хрупкого основания ненадежных займов выстроилась гигантская перевернутая пирамида в триллионы долларов, составленная из фиктивных ценных бумаг банков и хедж-фондов по всему миру. Некоторые из этих институтов имели явные гарантии от своих национальных правительств. Другая часть относилась к категории «too big to fail» – слишком больших, чтобы обанкротиться, а точнее, слишком тесно переплетенных между собой. С учетом того, насколько сложной и тонкой была паутина финансовых взаимоотношений, сотканная после 1970-х годов, падение даже среднего по размерам игрока могло утащить за собой в пропасть всю систему.
Таким образом, были созданы предпосылки для глобального экономического спада. Кризис медленно набирал обороты в течение 2007 года, начавшись с замедления роста цен на жилье и изъятия домов у «субстандартных» заемщиков. К середине 2007 года трудности стали испытывать все более широкие категории заемщиков, в том числе те, которые раньше не относили к рискованным. Огромная часть CDO и других производных бумаг лишилась своего наивысшего рейтинга, по некоторым из них был объявлен дефолт.
Между тем гипотеза эффективного рынка вселяла олимпийское спокойствие. И только после того как в марте 2008 года пришлось спасать инвестиционный банк Bear Stearns, появилась тень сомнения. К тому моменту, как впоследствии установило Национальное бюро экономических исследований, в США уже в течение нескольких месяцев длилась рецессия. На дворе был конец августа 2008 года, однако деятели финансового рынка по-прежнему были склонны все отрицать.
Кризис начался с внезапной национализации в сентябре 2008 года главных американских ипотечных агентств Fannie Mae и Freddie Mac. Спустя два месяца рухнула инвестиционно-банковская отрасль, банк Lehman Brothers обанкротился, Merrill Lynch был поглощен Bank of America, а Goldman Sachs и JP Morgan, чтобы получить помощь в виде государственных гарантий, пришлось перейти в разряд холдинговых банковских структур. Через год список жертв пополнился банками со всего света, целыми странами, такими как Исландия, и компанией General Motors, давно ставшей синонимом корпоративного капитализма.
С появлением каждого нового пузыря придумывалась очередная сказка, почему «на этот раз все будет иначе», выражаясь словами Кармен Рейнхарт и Кеннета Рогоффа. Однако после нынешнего кризиса рассказам об эффективных рынках должен прийти конец. Первая причина в том, что по своей глубине и охвату это самый большой финансовый крах со времен Великой депрессии. Убытки вследствие финансовой несостоятельности оцениваются в 4 трлн долл. или примерно в 10 % от ежегодного мирового дохода. Прежде чем мировая экономика восстановится, ущерб от снижения уровня выпуска, вероятно, составит триллионы долларов.
Кроме того, в отличие от Великой депрессии, этот кризис есть целиком результат деятельности финансовых рынков. Не было ничего похожего ни на послевоенный водоворот 1920-х годов, ни на постоянные распри вокруг конвертируемости валют и выплаты репараций, ни на Закон Смута – Хоули о таможенном тарифе, на которые возлагалась вина за Великую депрессию. Правительства не слишком вмешивались в дела финансовых рынков и крупных банков, руководствуясь при этом в основном оценками рисков, которые им предоставляли сами банки, а также рейтингами агентств вроде Standard & Poor’s и Moody’s.
От системы сдержек и противовесов не осталось и следа. Рейтинговые агентства присваивали статус ААА совершенно никчемным активам, используя модели, которые исключали всякую возможность падения цен на жилье. Нельзя все списать на чью-то некомпетентность. Вся система выдачи рейтингов, в которой эмитенты платят за оценки, доказала свою совершенную нелепость. Но как раз эти рейтинги и были основой системы государственного регулирования. Под влиянием гипотезы эффективного рынка важнейшие решения государства были по существу переданы в аутсорсинг частным коммерческим фирмам, имевшим весомые мотивы искажать действительность.
Помимо этих систематических провалов наконец всплыли на поверхность и огромные махинации. Мошенническая схема Понци, сооруженная Берни Мэдоффом, бывшим главой биржи NASDAQ и звездой Нью-Йоркского биржевого мира, была под стать гигантским размерам, до которых разросся финансовый сектор.
Автором первой такой схемы был Чарльз Понци: в 1920 году благодаря фиктивным инвестициям в почтовые купоны[39]он смог привлечь сумму, которая сегодня составляла бы 5 млн долл. Мэдофф оценил доходы от своего мошенничества в 50 млрд долл. – в 10 тыс. раз больше, чем у Понци. И хотя о деле Мэдоффа не говорил только ленивый, крах его пирамиды вытащил за собой на свет длинную вереницу других злоупотреблений в десятки или сотни миллионов долларов.
История Мэдоффа и других мошенников напоминает нам о понятии «bezzle», о котором говорил Дж. К. Гэлбрейт. Оно обозначает количество корпоративных махинаций, ускользнувших от глаз властей. В период бурного роста, когда благосостояние повсеместно повышается, люди смекают, что, пользуясь чужими средствами, можно делать деньги, оставаясь при этом незамеченными. Если вдруг кто-то обратит внимание, можно без труда успеть вернуть сумму на место. Но когда наступает кризис, раздобыть деньги становится гораздо труднее и, во всяком случае, к тому времени внешние аудиторы уже навострят уши. Поэтому мошенники начинают попадаться, а количество злоупотреблений уменьшается. Оно остается небольшим на ранних этапах восстановления, когда наиболее активны те, кто пережил кризис благодаря своей осторожности. Но с продолжением бума на охоту выходят более голодные, рисковые дельцы, а следом множатся злоупотребления.
В условиях, когда размеры финансового сектора не сообразуются с реальной экономикой, а цифры, диктуемые гипотезой эффективного рынка – какими бы нелепыми они ни были, – берутся за непреложную истину, размах злоупотреблений, естественно, оказывается беспримерным.
Существует такая разновидность зомби, которая неуязвима ни перед чем. Ни специальные пули, ни удары тяжелого молота, ни даже отрубание головы не могут покончить с ними. Но по логике сюжета такие непробиваемые для грубой силы зомби должны иметь одну маленькую, но в итоге смертельную слабость, которая и позволяет их уничтожить.