Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

загонах. Общий рацион людей, собак и свиней, который становился все мягче по консистенции, отчасти объясняет общую для этих видов грацилизацию (снижение массы костей в ходе эволюции) и уменьшение размеров зубов и лицевых костей черепа[65].

Помимо морфологических и физиологических последствий одомашнивания для человека и животных, следует отметить изменения в поведении и чувствительности, которые сложнее систематизировать. Физическая и культурная сферы жизни тесно взаимосвязаны. Можно ли в качестве примера сказать, что, как и другие домашние животные, люди, ведущие оседлый образ жизни зерновых земледельцев под кровом домашних усадеб, демонстрируют снижение эмоциональной реактивности и менее настороженно воспринимают свое непосредственное окружение? Если да, то связаны ли эти трансформации, как у домашних животных, с изменениями в лимбической системе, которая управляет реакциями страха, агрессии и бегства? Мне не известны такие данные и мне сложно представить, как в принципе можно объективно ответить на этот вопрос.

Как только речь заходит о биологических изменениях, связанных с земледелием, мы должны быть вдвойне осторожными. Естественный отбор работает посредством механизмов изменчивости и наследования, но только 240 человеческих поколений насчитывается после перехода на земледелие и, вероятно, не более 160 поколений – после его широкого распространения. Таким образом, мы вряд ли имеем право делать огульные широкомасштабные выводы[66], но мы можем описать, как оседлость, одомашнивание животных и растений и зерновая диета изменили наше поведение, повседневные практики и здоровье.

Одомашнивание человека

Мы склонны позиционировать свой биологический вид как «агента» одомашнивания: «мы» одомашнили пшеницу, рис, овцу, свинью и козу. Но если мы посмотрим на ситуацию под несколько иным углом, то окажется, что это мы были одомашнены. Майкл Поллан высказал эту точку зрения в своем внезапном и запоминающемся резюме, которое сформулировал, занимаясь садоводством[67]. Когда он пропалывал и рыхлил землю вокруг цветущих кустов картофеля, его вдруг осенило, что он невольно стал рабом картошки. День за днем он стоит на четвереньках, пропалывая, удобряя, поправляя, защищая кусты картошки и изменяя окружающую их внешнюю среду согласно утопическим ожиданиям картошки. Эта точка зрения превращает вопрос о том, кто выполняет чьи приказы, в почти метафизическую проблему. Действительно, наши одомашненные растения не могут разрастись без нашей помощи, но и наше выживание как вида зависит от горстки одомашненных культур.

Одомашнивание животных можно интерпретировать аналогичным образом. Кто служит кому – и здесь непростой вопрос: крупный рогатый и другой домашний скот мы разводим, провожаем на пастбища, кормим и защищаем. Эванс-Притчард в своей известной монографии о скотоводческом народе нуэров написал о них и их крупном рогатом скоте примерно то же самое, что Поллан сказал о своем картофеле:

Мы говорили, что нуэров можно назвать иждивенцами коров, но с тем же основанием можно сказать, что корова является иждивенкой нуэров, которые всю свою жизнь посвящают заботе о ее благополучии. Они строят крытые загоны, жгут костры и чистят краали для ее удобства; передвигаются из деревень в лагеря, из лагеря в лагерь и из лагеря обратно в деревни ради ее здоровья; борются с дикими зверями, защищая ее; делают для нее украшения. Корова живет спокойно, лениво и праздно благодаря преданности нуэров[68].

Можно возразить против такой аргументации, сказав, что Поллан ест свою картошку, а нуэры – свой скот (а также продают, обменивают и дубят шкуры). Это действительно так, но все же пока картофель и корова живы, они являются объектом ежедневной заботы, обеспечивающей их благополучие и безопасность.

Таким образом, пока мы не можем ответить на серьезный вопрос, как одомашнивание повлияло на наш мозг и лимбическую систему, но мы можем предположить, как жизнь в позднем неолите менялась под влиянием наших взаимоотношений с одомашненными животными в нашем домохозяйстве.

Сначала давайте сравним жизненные миры охотника-собирателя и земледельца (с домашним скотом или без него). Внимательные наблюдатели за жизнью охотников-собирателей были поражены тем, что она состоит из кратковременных всплесков активности. Ее виды чрезвычайно разнообразны – охота и собирательство, рыбалка, изготовление ловушек и строительство запруд – и предназначены для того, чтобы максимально использовать природные ритмы доступности пропитания. Я полагаю, что понятие «ритмы» здесь основное. Жизнь охотников-собирателей подчинена множеству естественных ритмов, за которыми они должны тщательно следить: передвижения стад дичи (оленей, газелей, антилоп и кабанов), сезонные миграции птиц, особенно водоплавающих, которых можно перехватить и отловить в местах отдыха или гнездования, ход желаемой рыбы вверх или вниз по течению, циклы созревания фруктов и орехов, которые нужно собрать до прихода конкурентов или до того, как они испортятся, и наименее предсказуемые появления дичи, рыбы, черепах и грибов, которыми нужно воспользоваться максимально быстро.

Этот список можно продолжать до бесконечности, но некоторые позиции в нем особенно важны. Во-первых, каждый вид деятельности требует отдельного «набора инструментов» и приемов отлова или сбора, которыми нужно овладеть. Во-вторых, следует помнить, что собиратели издавна получали зерно с естественных насаждений злаков, для чего создали практически все те орудия, что мы относим к неолитическому набору: серпы, поверхности для молотьбы и корзины, подносы для веяния, дробильные ступы, точильные камни и т. п. В-третьих, каждый вид деятельности представлял особую проблему с точки зрения координации усилий, поскольку требовал специфического группового взаимодействия и разделения труда. И, наконец, виды деятельности, характерные для первых деревень на аллювиальных равнинах Месопотамии, охватывали несколько пищевых сетей (болота, леса, саванны и засушливые районы), каждая из которых имела свою сезонность. Жизнь охотников-собирателей зависела от естественных ритмов, но в то же время они были универсалами и оппортунистами, всегда готовыми воспользоваться любыми возможностями, какие предоставляла им разнообразная и эпизодически щедрая на дары природа.

Ботаников и натуралистов постоянно удивляют уровень и широта знаний охотников-собирателей об окружающей природе. Их таксономии растений не укладываются в категории линнеевской классификации, но они более практичны (съедобный, лечит раны, красит в синий цвет) и столь же продуманы[69]. Кодификации сельскохозяйственных знаний в Америке традиционно имеют форму рекомендаций из Фермерского альманаха, который, помимо всего прочего, советует, когда нужно сажать кукурузу. По сути, охотники и собиратели имели целую библиотеку альманахов: один – про естественные насаждения зерновых, с разделами про пшеницу, ячмень и овес; другой – про лесные орехи и фрукты, с разделами про желуди, буковые орешки и ягоды; третий – про рыбалку, с разделами про моллюсков, угрей, сельдь и шэд, и т. д. Самое поразительное – то, что эта энциклопедия знаний и исторически накопленного опыта хранится лишь в коллективной памяти и устной традиции сообщества охотников-собирателей.

Возвращаясь к понятию естественных ритмов, можно охарактеризовать охотников и собирателей как внимательно прислушивающихся к