И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг

В крыле изящных искусств, в компании громадного термоса и оглушительной мигрени ерзала миссис Питерс. Репетиционный класс располагался очень далеко от естественно-научного крыла, которое неторопливо обрабатывал мистер Ригли. Такими темпами до ее двери он доберется не скоро, а то и в самом конце. Миссис Питерс несколько раз спрашивала его, нельзя ли побыстрее, не мог бы он ненадолго отвлечься и сначала открыть ее дверь, и на третий раз мистер Ригли обернулся и взмахнул пинцетом с щепкой.

– Я тороплюсь как могу, миссис Питерс, – ответил он. – Тороплюсь как могу. Всем придется подождать своей очереди.

И он снова отвернулся к замочной скважине: мистер Десанти, учитель математики девятого класса, впихивая ключ, расщепил зубочистку и загнал ее между штифтами.

– Всем бы поперед пролезть, – буркнул мистер Ригли погромче, чтоб миссис Питерс наверняка расслышала. – Все цацы. Ну что поделать. А человек с пинцетом говорит, что все подождут своей очереди.

Он снова сунул пинцет в замок, и миссис Питерс удалилась.

Было это полтора часа назад, и она догадывалась – весьма проницательно, – что мистер Ригли оставил ее класс напоследок, дабы ей насолить. Ладно, подумала она. А нельзя хотя бы открыть учительскую? Миссис Питерс проверяла трижды – заперто. Минуты текли, и термос кофе – почти целый кофейник, – который она успела опустошить, пока ждала, напоминал о себе все настойчивее. В туалетах для девочек двери распашные, не запираются. Не пойдет же она туда вместе со школьницами, правда? Наверняка мистер Ригли вот-вот откроет учительскую, и там она воспользуется унисексовым учительским туалетом. Минуты текли дальше, досада на мистера Ригли разрослась, объяла и директора, и весь мир. А что, наперед никто не думает? Приоритеты расставлять не умеет? Учесть базовые человеческие потребности не в состоянии? Миссис Питерс оставила свой пост у репетиционной и приступила к дежурству возле учительской, щитом прижимая сумочку к низу живота. Пять чашек кофе потихоньку сочились сквозь нутро сверху вниз. С минуту миссис Питерс подумывала сесть в машину и уехать. Двадцать пять минут – и она дома. Но чем дольше она стояла, тем дольше казались эти двадцать пять минут и тем сильнее она подозревала, что сейчас положение сидя – в любом контексте – приведет к катастрофе.

– Доктор Шваб, – сказала она, когда мимо прошел директор. – Вы бы не могли попросить мистера Ригли открыть учительскую, будьте добры?

У доктора Шваба выдалось непростое утро. На часах было 9:40, и половина классов оставалась заперта; он попросил учителей запустить учеников в классы и там держать, пока не откроются все двери, но восемьсот школьников по-прежнему бродили на воле по коридорам. Кое-кто утек и на крыльцо; стайки учеников стояли на газоне, смеялись, пинали бобовый мячик, а кое-кто прямо-таки курил – прямо-таки на школьной территории. Директор костяшкой потер висок. Воротник тер шею, и директор поелозил под ним пальцем.

– Хелен, – промолвил он, призвав на подмогу все свое терпение, – мистер Ригли торопится как может. Дальше по коридору есть туалет для девочек. Мне кажется, ты прекрасно можешь разок зайти туда.

И он зашагал прочь, подсчитывая в уме. Если все разойдутся по классам к 10:30 – это, пожалуй, оптимистичный прогноз, – на сегодня объявим сокращенное расписание, уроки по тридцать четыре минуты вместо пятидесяти…

Миссис Питерс подождала еще четверть часа, а дальше ждать уже не могла. Она покрепче стиснула ручки сумки, словно от этого будет прок, и потрусила по коридору в туалет для девочек. Центральный туалет располагался там, где центральная лестница выходила в центральный же коридор, и здесь было людно даже в обычный день, а сегодня вообще не повернуться. Снаружи стояли мальчики – били яблоки друг другу о лбы и с утробным ревом подначивали друг друга. Стайка девочек собралась у питьевого фонтанчика – половина делала вид, что не замечает мальчиков, другая половина откровенно с ними кокетничала. На стене над ними раззявила пасть нарисованная акула. Миссис Питерс мимолетно рассердилась – на их юность, на их легкомыслие, на их раскованность. В обычный день она бы велела им разойтись или у каждого спросила разрешение уйти с уроков, но сейчас ей было не до того.

Работая локтями, она протиснулась сквозь толпу.

– Позвольте. Позвольте. Мальчики. Девочки. Пропустите учителя.

Девочек в туалет набилось битком. Девочки сплетничали, девочки поправляли прически, девочки прихорашивались. Миссис Питерс пробивалась мимо – уже не было никакого терпежу.

– Позвольте. Девочки. Девочки, дайте пройти.

Все девочки в туалете созерцали это вторжение, распахнув глаза.

– Здрасьте, миссис Питерс, – сказала Лекси. – А я не знала, что учителя сюда ходят.

– Учительская еще закрыта, – ответила миссис Питерс, понадеявшись, что прозвучало с достоинством.

Девочки приумолкли. В нормальных обстоятельствах миссис Питерс одобрила бы такую уважительность, но сегодня предпочла бы, чтобы на нее не обращали внимания. Она направилась к самой дальней кабинке у окна, но, добравшись до нее, обнаружила, что в кабинке нет двери.

– А где дверь? – спросила она как дура.

– Сто лет уже сломана, – пояснила Лекси. – С первой недели. Давно пора починить. Приходишь, а кабинок всего три, и ты опаздываешь на урок.

Миссис Питерс эту речь не дослушала. Она рванула дверь соседней кабинки и захлопнула за собой. Дрожащими руками опустила щеколду и повозилась с юбкой. Но при встрече с белым фаянсовым унитазом тело ее – прождавшее почти два с половиной часа – не стерпело. Мочевой пузырь опорожнился водопадом, по ногам заструилось тепло, и ширящаяся лужа запетляла по плиткам под дверь.

За хлипкой перегородкой кто-то сказал:

– Мать. Моя. Женщина.

А затем – потрясенное гробовое молчание. Миссис Питерс застыла, как будто – идиотски подумала она – девочки могут про нее забыть. Тишина тянулась, как ириска. Влажное пятно на юбке и промокшие колготки похолодели. А потом в туалете захихикали – и хиханьки были тем отчетливее, поскольку их тщились подавить. Судорожно завжикали молнии. Метнулись прочь шаги. Миссис Питерс услышала, как дверь распахнулась, потом захлопнулась, а спустя миг в коридоре оглушительно загоготали. Она простояла в кабинке очень долго, пока доктор Шваб по громкой связи не объявил, что все двери открыты и ученикам надлежит разойтись по классам, не то их оставят после уроков. Когда миссис Питерс вышла из кабинки, в туалете никого не было, и она удалилась, закрывая сумочкой пятно на юбке и подчеркнуто не глядя на лужу, что медленно ползла мимо раковин к стоку в углу.

Если на втором уроке, который все-таки начался, в оркестре и заметили, что миссис Питерс сменила одежду, никто и виду не подал. С застывшими лицами они играли Оффенбаха, и Барбера, и Двадцать пятую Моцарта. Но слухи разлетелись. Пройдут дни, и миссис Питерс, задержавшись у двери класса, услышит, как ее называют “миссис Писсерс”, и пройдет немало лет – многие годы после ее выхода на пенсию, – прежде чем канут в небытие и прозвище, и анекдот, передаваемые из класса в класс.