Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

Однако командовал на зеленой поляне не староста, то и дело Сланскому приходилось бегать к стоявшим у зеленой хурмы ангелам для получения инструкций, поэтому зычную команду «На крыло!» староста воспринял с видимым облегчением.

Летели долго.

Такого Лютиков не видел даже в Москве во время майских праздников трудящихся. Душ в небесах было видимо-невидимо, больше, чем ангелов. И это было понятно, ангелов в свое время создал Бог, а люди размножались самостоятельно, подчиняясь приказу сверху. Сказано было однажды: «Плодитесь и размножайтесь!» Даже если учитывать тот факт, что в Рай попадали далеко не все, подавляющее число родившихся на Земле осваивали прямо противоположные просторы, все равно за время существования человечества ряды жителей Рая существенно пополнились. Даже подчитать число его обитателей было, пожалуй, невозможно.

Колонна душ, летящих впереди жителей экспериментальной райской обители, воодушевленно распевала:

Небожителей, играющих на арфах, оказалось столько, что исполняемые ими мелодии превратились в одну чудовищную какофонию и всякие попытки ангелов навести в рядах музыкантов какое-то подобие порядка были изначально обречены на неудачу.

Белые стремительные волны ангелов прокатывались над толпами и уносились туда, где золотились семь чаш гнева и алмазными блестками высверкивала в синеве Благодать.

Лютиков так и не понял, ради чего они проплыли мимо архангелов сомкнутыми рядами, только уже дома, после некоторых размышлений, он пришел к выводу, что летали они себя показать и других посмотреть. Все, как на Земле, там ведь тоже ради этого на демонстрации ходили, чтобы знакомых увидеть, пройти с воплями мимо трибун да на девочек симпатичных посмотреть.

Вечером зашли Аренштадт и Голдберг.

— Чего ж вы, мужики, без транспаранта вышли? — подколол их Лютиков. — Облажались, облажались!

— Видите ли, Володя, — ответил Аренштадт. — Сегодня был… как это сказать, чтобы вас не обидеть… не наш сегодня праздник. Бога мы, конечно, чтим и архангелов сильно уважаем. Но вот этот Святитель… Он же христианин, а мы с Голдбергом, сами понимаете, к хасидам тяготеем. И эти транспаранты… Не знаю, зачем они нашему старосте, может, и приказал кто сверху, но мы ведь не на революционный митинг ходили!

— Идем мы после праздника с Исааком, — неожиданно вступил в разговор Голдберг. — Просто прогуляться решили, хоть староста и орет, что мы не просто так гуляли, а слабое место в охране херувимов нащупывали. Смотрим, в озере мужик заплыв совершает, а на него с берега люди смотрят. Мужик уже умаялся, воду хлебать начал, пузыри пускает, а на берег не вылазит. Вот, думаю, упертый мужичонка, это же надо душу такую стойкую иметь! А что оказалось? Оказалось, это испанский иезуит Энрикес в озере плавал. У него в Раю главным наслаждением было плавание в чистой и теплой воде, вот Господь ему и сподобил этой благодати по полной программе!

— Как вам сегодняшний концерт? — поинтересовался Аренштадт.

— Ужасно! — признался Лютиков. — Вот уж какофония, не думал, что в Раю такое возможно! Это не музыка, это прямо музыкальная пьеса какая-то для Преисподней!

— Вы еще хора из тысячи миллионов певцов не слышали, — с легкой усмешкой сказал Голдберг. — Представляете, Володя, был в древние времена такой каноник Франсуа Арну. Ну и написал он книгу о Рае. За что и угодил, разумеется, в совсем иной мир. За принижение образа Бога и поношение архангелов. А не уподобляй Господа нашего французскому королю, не делай из архангелов придворных!

Но вот одна мысль там — о хоре многомиллионном — запала кому-то на небесах. Арну заявил, что дирижером в этом хору сам Иисус Христос, так, значит, и сделали!

— Позвольте! — спохватился Владимир Алексеевич. — Но Иисус Христос… Разве это не одна из ипостасей?

— Вот-вот, — многозначительно и негромко молвил Голдберг. — Остальное вы сами представить можете!

— Миша, — выразительно скривился Аренштадт. — Ну что ты такой беспокойный? Не хватало, чтобы тебя и здесь в диссиденты записали! Хватит тебе земных неприятностей, ты уж хоть здесь следи за языком!

— А что, у вас на Земле и вправду неприятности были? — спросил Лютиков восторженно. При жизни он о диссидентах только слышал, а общаться с ними ему не приходилось. По его представлению жизненному, все диссиденты, как Солженицын и Синявский, высылались из страны, такие крупные величины, как Сахаров, отправлялись в ссылку, а совсем уж опасных вроде Буковского, тех в тюрьму сажали, чтобы при необходимости было на кого коммунистических зарубежных лидеров калибра Луиса Корвалана сменять. Лютиков даже стишки такие помнил:

— Глупости! — беспечно махнул рукой Голдберг. — Исключительно по причине невоздержанности в словах других, Владимир! В КГБ сидели деликатные люди, они юмор и шутку высоко ценили, Михаила Жванецкого на свои закрытые концерты приглашали! Они и меня с улыбкой встречали: опять вы к нам, Михаил Соломонович? С кем изволили неосторожно побеседовать на этот раз?

— Ты лучше расскажи молодому человеку, с кем и о чем ты беседовал! — проворчал Аренштадт. — Тогда он поймет, зачем тебя сотрудники госбезопасности вызывали! Ишь, невинная жертва!

— Извольте! — сказал Голдберг, принимая в кресле непринужденную позу. Черные глаза его живо поблескивали, даже не верилось, что собеседник Лютикова давно уже дописал последнюю земную строфу. — Первый раз все случилось после беседы с художником Иголкиным… Не знаете такого? А зря, этому человеку в свое время доверено было Политбюро рисовать. Идем мы с Сунтеевым по улице, встречаем Иголкина, я его и спрашиваю: «Как дела, Паша?» Обычный, заметьте, вопрос, никакого подтекста вы в нем не увидите даже при всем желании. А Иголкин мне отвечает: «Отлично, за последний месяц треть Политбюро отпидарасил!» Я не знаю, может, это термин у художников такой специфичный, только вот кто была мама Сунтеева, я теперь очень даже хорошо представляю: в тот же вечер он своему оперу и доложился! Но я-то здесь при каких делах? Почему я должен за неизвестные мне художественные термины отвечать? В КГБ не дураки сидят, а до Иголкина им в то время дотянуться было невозможно, поэтому они мне только пальчиком погрозили. А Сунтеева им пришлось из своих осведомителей исключать, я ведь ему такую рекламу сделал, такую рекламу! Кстати, он меня потом и благодарил, с бутылкой армянского «Ахтамара» пришел, только кто бы ее со стукачом распивать стал! Коньяк я, конечно, оставил, а Сунтеева выгнал!