Кукла крымского мага - Мария Спасская

— Эй! Кто здесь? — крикнула я.

И склонилась над покрывалом, разглядывая то, что мне подбросили на кровать. Это был кейс для ноутбука, и лежал в нем как раз-таки ноутбук. Достав компьютер и разложив его на кровати, я вынуждена была признать, что аппарат заблокирован паролем. Зато пароль оказался записан на листе в клеточку и вложен в боковой карман кейса, как будто специально для того, чтобы я без особых проблем смогла им воспользоваться. Все это выглядело весьма подозрительно, словно кто-то очень хотел, чтобы я просто и без затей сумела ознакомиться с находкой. Войдя в ноутбук, я принялась просматривать его содержимое. И вскоре натолкнулась на интересную папку «мои работы», где обнаружила множество текстов статей на окололитературные темы, подписанные М. Мерцаловым. Вне всяких сомнений, это пропавший компьютер моего отца! Но, странное дело, в нем встречались и файлы, озаглавленные в точности так же, как книги Грефов. А «Зимний сон Ульяны» оказался именно тем детективом, который я читала по дороге в Питер. Правда, вариантов текста было несколько, как будто роман дорабатывали, и концовки разные. Я закрыла глаза и принялась анализировать. Сначала тетрадь с заметками к роману. Теперь файл в компьютере. Это не может быть простым совпадением. Неужели отец… Да нет, это полный бред! Не веря, что такое возможно, я снова вернулась к ноутбуку. Открывая один файл за другим, я все больше и больше убеждалась в своей правоте. Замечательные детективы брата и сестры Греф писал мой отец!

— Ох, ничего себе! — вырвалось у меня.

И только сейчас я поняла, что из глубины дома доносится шум работающего телевизора. Черная бездна безумия заглянула мне в глаза. Или это я заглянула в бездну безумия? Мысли путались. В голове шумело. Этого не может быть просто потому, что не может быть никогда. Что за бред? Кто включил телевизор? Машины Ильи на участке нет, значит, он уехал. Разве что оставил свою сообщницу, чтобы она довела меня до помрачения рассудка. Ну что же, посмотрим, кто кого больше напугает! Отложив ноутбук, я выглянула из спальни. Дверь в гостиную, оставленная мною открытой, теперь была плотно притворена. Стараясь ступать неслышно, я стремительно приблизилась к гостиной и, преисполненная решимости выяснить все до конца, рванула ручку на себя. Дверь распахнулась, и в груди похолодело и оборвалось. Беспорядок в комнате никуда не делся, но перед мелькающим экраном телевизора в кресле сидел мужчина. Именно этого человека я вчера видела в гробу с белой молитвенной полоской на ледяном мертвом лбу. Правда, на этот раз покойник был не в черном строгом костюме, а в голубых джинсах и яркой тенниске с эмблемой испанского футбольного клуба. Мой отец оторвал от экрана внимательный взгляд и широко улыбнулся.

— Здравствуй, малыш, — сочным баритоном проговорил он. — Ну что, Женька, давай знакомиться!

* * *

Слабое петербургское солнце пробивалось сквозь бархатные занавески, освещая элегантно обставленную спальню издателя «Аполлона». Сергей Константинович, сидя в кровати, рассеянно листал томик стихов француза Маларме, с нетерпением ожидая прихода Волошина. Еще днем Гумилев позвонил по телефону и сообщил, что получено новое письмо от Черубины, и Максимилиан Александрович вызвался доставить его вместе с остальными бумагами редактору на дом. Предвкушение новой эпистолярной встречи с таинственной незнакомкой приятно волновало кровь, хотя издатель не спешил себе в этом признаться. Маковский был холост и считал себя завзятым сердцеедом, не упуская из поля зрения ни одной достойной внимания дамы. И ему очень хотелось думать, что Черубина именно такова. Он рисовал себе в воображении самый соблазнительный облик, какой мог придумать, и начинал верить, что другой мадемуазель де Габриак и быть-то не может. Звонок в дверь заставил сердце издателя тревожно забиться. Те несколько минут, что Волошин любезничал в прихожей с горничной, передавая ей пальто и шляпу, Маковский напряженно ждал, стоя у окна в шелковом халате и с сеточкой на волосах. Великолепные усы его были напомажены и поставлены в строго горизонтальное положение, даже несмотря на то, что редактор проводил дома не первый день. Изящество и красота во всем были его жизненными принципами. Как только Макс вошел в спальню и поздоровался, глава «Аполлона» торопливо ответил на приветствие и обиженно проговорил:

— Ну что же вы, Максимилиан Александрович, так долго? Заставляете себя ждать.

Приняв из рук сотрудника сверток с бумагами, Маковский нетерпеливо сорвал перевязывавший его шпагат и, разворошив пачку и разбросав бумаги по прикроватному столику, выбрал из стопки писем конверт со знакомым почерком и сургучной печатью. Дрожащими руками извлек листок с траурным обрезом и впился глазами в стихотворный текст.

Червленый щит в моем гербе,

И знака нет на светлом поле.

Но вверен он моей судьбе,

Последней — в роде дерзких волей…

Есть необманный путь к тому,

Кто спит в стенах Иерусалима,

Кто верен роду моему,

Кем я звана, кем я любима.

И — путь безумья всех надежд,

Неотвратимый путь гордыни;

В нем — пламя огненных одежд

И скорбь отвергнутой пустыни…

Но что дано мне в щит вписать?

Датуры тьмы иль розы храма?

Тубала медную печать

Или акацию Хирама?

«Наш герб» он перечитывал раз за разом, восторгаясь прекрасным слогом и изысканными метафорами, употребляемыми поэтессой.

— Особенно хороша концовка, — хвалил Маковский. И нараспев повторил: — Но что дано мне в щит вписать? Датуры [3]тьмы иль розы храма? Тубала медную печать? Или акацию Хирама?

Восхищенный, он не хотел замечать очевидных вещей. Только масон мог так свободно оперировать мифологическими именами Тубала и Хирама. Первый также именовался Тувал-Каин и слыл «отцом кузнецов» и мифическим основателем металлургии. Хирам же Авив прославился как легендарный финикийский литейщик, который участвовал в строительстве храма Иеговы, возведенного царем Соломоном в Иерусалиме. Откуда начинающая поэтесса католического вероисповедания, каковой хотела казаться Лиля Дмитриева, могла знать, что на могилу Хирама, убитого алчными подмастерьями, были возложены ветви акации — символа вечности духа и добрых дел? Скорее, такие подробности могли быть известны масону ордена Великого Востока, каковым являлся Максимилиан Волошин. В поисках проникновения в сверхчувственные миры пытливый поэт побывал спиритом, теософом, антропософом, водил дружбу с белыми и черными магами и даже присутствовал при сатанинских мессах. В Петербурге пересказывали друг другу историю о том, как литератор Амфитеатров пригласил Максимилиана Александровича прочесть лекцию на тему «Предвидения и предсказания Французской революции». Амфитеатров наивно полагал, что раз поэт основательно изучал данную эпоху, то, следовательно, блестяще изложит предложенную тему. Волошин охотно согласился. Взошел на кафедру и в свойственной ему великолепной манере рассказал собравшимся в зале слушателям ряд занимательных историй и исторических анекдотов с оккультным уклоном, чем вызвал негодование администрации учебного заведения. На справедливое замечание Амфитеатрова лектор с достоинством ответил, что рассказывал вовсе не анекдоты, а давно известные факты, которые он проверил по новым непреложным источникам, кои черпает непосредственно из показаний двух очевидиц Французской революции, игравших в ней большую роль. На ехидный вопрос Амфитеатрова, кто же сии дамы, Волошин не без гордости вымолвил, что одна из них королева Мария-Антуанетта, а другая — принцесса Ламбаль. К обеим дамам Волошин наведывается лично, и они сообщают ему много интересного. В ответ на недоуменный вопрос собеседника, как же он может беседовать с женщинами, одной из которых сто пятьдесят один год, а второй — сто пятьдесят семь лет, и, кроме того, и та и другая давным-давно мертвы, поэт махнул рукой и совершенно серьезно пояснил, что обе они уже перевоплощены. Мария-Антуанетта теперь живет в теле графини Х., а принцесса Ламбаль в теле графини З. Рассказчик назвал две известные аристократические фамилии с указанием местожительства перевоплощенных особ королевских кровей. А также посоветовал смущенному писателю познакомиться с графиней Н., ибо она была когда-то шотландскою королевою Марией Стюарт и клятвенно уверяет, что до сих пор чувствует в затылке некоторую неловкость от топора, который отрубил ей голову. В ее особняке на бульваре Распайль случаются премилые интимные вечера. Мария-Антуанетта и принцесса Ламбаль очень с нею дружны и часто ее навещают, чтобы играть в безик [4]. После этой истории Волошин прослыл большим оригиналом, если не сказать хуже. Теперь же большой оригинал вел тонкую игру с ничего не подозревающим Папой Мако. Склонившись к Маковскому, возбужденно перечитывающему письмо, Волошин мягко проговорил: