Роман Ким - Александр Куланов

Версия, что и говорить, неожиданная, но интересная. При внимательном рассмотрении она оказывается не такой уж невозможной. Во-первых, поездка в Европу полностью объясняет исчезновение Кима из Токио. Пусть и без указания года и места, но всё же с более или менее понятной целью: учиться дальше в Европе. Деньги отца вполне могли дать возможность Роману получить там дополнительное образование. Отъезд из Японии как можно дальше мог оказаться и самым надежным лекарством от любви и к ней, и к Умэко: с глаз долой — из сердца вон. Во-вторых, вспомним слова В. Ф. Кирилленко: «Владел английским и, наверное, другими европейскими языками. Любил этим козырнуть…» Отнесемся к ее воспоминаниям с осторожностью: она говорила о делах давно минувших дней и могла что-то напутать, но если они точно соответствуют действительности, то получается, что примерно через 40 лет после окончания школы Роман Ким с легкостью говорил на нескольких европейских языках. Учитывая не самую сильную лингвистическую подготовку даже в элитных японских школах, поверить в это трудно. Ведь после окончания ее Ким не имел языковой практики несколько десятилетий, а все знают, как «ржавеет» язык без постоянного применения. Если уровень изначально был невысоким, то неизбежно складывается ситуация, знакомая каждому студенту: «хуже всего, когда не знал, а потом еще и забыл». Конечно, бывают исключения, и Роман Николаевич вполне мог оказаться уникумом в этом смысле, но версия о том, что он получил очень серьезную языковую подготовку в Европе, могла бы объяснить его обоснованное «лингвистическое пижонство» на склоне дней. Однако, повторюсь, ни одного документа, который мог бы подтвердить гипотезу о пребывании Кима в Европе или в любой другой стране, кроме Японии, в период с 1913 по 1916 год, пока не обнаружено. Может быть, он овладел этими языками много позже, работая в НКВД? Мы еще вернемся к этому вопросу, а пока несколько слов о студентах, якобы уговоривших Кима вернуться в Россию.

На следствии Ким несколько раз безошибочно называл их имена, демонстрируя отличную память для события, случившегося два десятка лет назад: Мефодий Тим, Георгий Лефановский, Михаил Астафуров. Все трое обладали редкими фамилиями. Вариант «Лефановский» вообще уникален для русского языка, и, возможно, следователь записал так значительно более распространенную фамилию «Лифановский». Обычно людей с редкими фамилиями легче отыскать в архивных материалах, справках, выписках. Тут же, несмотря на уникальность, — почти ничего, никаких сведений. За исключением одного то ли совпадения, то ли какого-то факта, значительно более сложного по сути, но пока не желающего раскрываться.

В январе 1914 года во Владивостоке готовились к празднованию памятной годовщины — пятидесятилетия переселения корейцев в пределы Приамурского края. От лица корейских общественных организаций в административные органы Приморья и Владивостока подавались официальные бумаги, составлялись списки членов оргкомитетов, ответственных лиц, велась обычная в таких случаях бюрократическая переписка. В одном из таких списков, возглавляемом Петром Цоем (Чхвэ Джэ Хёном) — одним из главных доказанных организаторов убийства Ито Хиробуми, в качестве члена «Бюро по приему присылаемых сведений для исторического очерка» фигурирует некий Мефодий Степанович Тим — человек с редким именем и необычной для корейцев фамилией[88].

К этому же времени относится и уже упоминавшаяся записка профессора Восточного института Г. В. Подставина о корейских обществах Приморья (помните про «сеульскую» и «пхеньянскую» партии?). В этой записке, где Николай Николаевич Ким отмечен как заведующий представительским отделом, значится и некий Ким Кый Рион, то есть Ким Ги Рён. Значится в странной должности: «бухгалтер, переводчик русского языка при И Чжион Хо». И Чжион Хо — это Ли Джон Хо, внук одного из корейских министров и, так же как и Н. Н. Ким, один из финансистов корейского подполья, причастный к организации заговора Ан Чжун Гына[89]. Кто этот Ким Ги Рён, чьи фамилия и имя полностью совпадают с корейским именем Романа Николаевича Кима, неизвестно — этот персонаж больше нигде и никогда не упоминается, за исключением человека с таким же именем, командовавшего в это время партизанским отрядом в Северной Корее, но вряд ли он мог быть переводчиком[90]. Профессор Подставин уточняет только, что среди двадцати одного руководителя и ответственного функционера японского общества всего пятеро имеют российское подданство. Среди них Петр Семенович Цой, Николай Николаевич Ким и тот самый Ким Кый Рион. А если предположить, что Ким Кый Рион и «наш» Ким Ги Рён одно и то же лицо? Если пятнадцатилетний Роман Ким мог выполнять функции бухгалтера (в конторе отца ему наверняка было кому оказать помощь, если в этом обществе вообще существовала реальная бухгалтерия) и переводчика (с корейского языка), то становится понятно, где он находился после отчисления из колледжа Фуцубу в начале 1913 года. Роман мог вернуться домой, отозванный разгневанным отцом, и некоторое время выполнял какие-то поручения в корейской общественной организации. Это была бы хорошая возможность «перевоспитать» чересчур увлекшегося Японией подростка в духе корейского патриотизма и ненависти к японским оккупантам его исторической родины. Как станут говорить всего несколько лет спустя, такая работа стала бы для Ромы Кима настоящей «перековкой», в результате которой он должен был сохранить свои знания, но обрести утраченный в Токио антияпонский боевой дух. «Работа» бухгалтером и переводчиком в таком случае — не более чем фикция, шанс познакомиться с нужными людьми из корейского подполья, созданный для него отцом совершенно официально. Именно здесь Ким Ги Рён мог на самом деле встретиться с Мефодием Тимом и с другими лицами, называемыми им «виновниками» его внезапного возвращения из Токио во Владивосток. Мог потом поехать с ними в Токио, сопровождая практикантов и выполняя собственные задачи. Причем само это возвращение не отменяет по большому счету ни возможности путешествия и даже обучения в Европе, ни командировок в Токио для решения каких-то текущих вопросов. На это у Кима было целых четыре года.

Еще одним аргументом в пользу того, что Роман Ким вернулся в Россию задолго до официальной даты — 1917 года, служит выписка из метрической книги родившихся в 1899 году. Она выдана 29 апреля 1914 года «по личному требованию P. Н. Ким». Конец апреля — учебная пора для японских школьников. Что делал Роман Ким в это время во Владивостоке, если он, по его собственным заверениям, учился в токийском колледже Фуцубу? И почему, если он все-таки вернулся в Россию, не поступил в том же 1914 году в гимназию или в какое-то другое учебное заведение, а тянул аж еще три года? Или же поступил, но мы этого не знаем? Но куда? Как видите, вопросов много. Ответов на них пока нет. И это еще не всё. Имея в виду плотность японского разведывательного «колпака» над владивостокскими корейцами, становится понятно, что материалы о возвращении сына Николая Кима из Токио должны были в этот же Токио и поступить. Их нет. Возможно, пока мы просто не знаем о них. Так что впереди нас может ждать много интересного, а пока, как в большинстве случаев с исследованием биографии нашего героя, остаются только очередные загадки и очередные версии…