Шанс? Параллельный переход - Василий Кононюк

— Казаки, Иллар предложил вместе в поход сходить. Я буду его правой рукой. Можно хорошую добычу взять. Кто желает с нами, выступаем послезавтра, в воскресенье, сразу, как заутреню отстоим. С собой иметь припасу на три дня, едем в одноконь, заводных не берем. Собрать все веревки и ремни, какие найдете. Иван, пошли пять-шесть казаков по соседним хуторам — охочих кликнуть, надо собрать сабель тридцать, еще тридцать Иллар соберет. А теперь, казаки, послушаем Иллара.

— Казаки, с тяжким сердцем ехал я сегодня к вам в гости, знал: нелегкий выйдет у нас разговор. Когда твоего товарища винят, с которым ты вместе в походы ходил, спину ему прикрывал, кусок хлеба на двоих ломал, не хочет сердце верить, что изменил твой товарищ закону казацкому, что завела его кривая дорожка в самое пекло.

— И я вчера не верил, когда призвал Богдан к ответу Оттара, что выйдет Богдан с круга живым. Все здесь знают, каким бойцом был Оттар, я ему каждую третью сшибку уступал. Но еще наши пращуры называли поединок: Божий суд. И глазом не успели мы моргнуть, как не стало Оттара, и вспомнилась мне, казаки, присказка моего деда, пусть земля ему будет пухом. Не раз любил он повторять: «Если на моей стороне Бог, то кого мне бояться? А если Бог против меня, то зачем мне жить?» Забыли про то Ахмет и Оттар, и зароем мы их завтра в сырую землю. А вас прошу, казаки, не держать на нас зла и выпить с нами мировую — послезавтра нам вместе в поход идти, спины друг другу прикрывать, — если что не так, сейчас говорите, не держите. В поход с камнем за пазухой не ходят.

— Богдан, неси бочонок, он к моему заводному приторочен, и кубок большой в сумке найди. — Под одобрительный шум и возгласы казаков я принес бочонок с вином и большой серебряный кубок. Иллар ловко выдернул плотно забитую деревянную затычку, продемонстрировав необычайную силу пальцев, и налил полный кубок: — Первый кубок — моему старому товарищу, с которым съели мы в походах не один пуд соли, атаману Непыйводе.

— Пью мировую с вами, соседи, чтобы больше не собирались мы как враги, чтобы больше не было между нами свар, а тебе, Богдан, отдельно скажу. Ты казак еще молодой, многого не знаешь, но сегодня ты не только Ахмета обидел — ты всему нашему кругу обиду нанес, поэтому хотим тебя мы послушать. — Георгий осушил кубок и протянул кубок Иллару, который наполнил его до половины и вручил его мне.

— Если я обидел чем вас, казаки, невольно, то прошу простить меня. Но не мог я ваш круг обидеть, атаман, потому что не был Ахмет в вашем товариществе. Вышел он из него, когда первую девку православную татарам продал, когда честь свою казацкую продал за тридцать сребреников. Вышел он давно из вашего круга — просто вы этого не знали. Не в вашего казака я сегодня плюнул, а в изменника, что казацкому закону изменил, и в запроданца, что душу свою черту продал. Пью мировую с вами, соседи, а что вел себя непотребно, так на вашей земле стою, в своем вы праве — наказывайте, как должно. Пусть слово скажет казак, который, как мой атаман, стал для меня сегодня той горой, на которую хочется залезть и стать там с ним рядом. — Мне самому, да и всем остальным смысл последней фразы был ясен не до конца, поэтому, быстро выпив кислое натуральное вино и наполнив у атамана кубок, вручил его Ивану Товстому.

— Что вам скажу, казаки: языком малец плетет лучше, чем наш поп. На какую он гору залезать хочет, я не понял, но на Лысую гору лучше не лезь — попадешь к ведьмам на шабаш, пропадешь ни за грош. Надо бы ему нагаек всыпать, но повинную голову меч не сечет, да и гость он, как-никак, пусть его Иллар учит. А казак с него выйдет добрый, если плеваться не будет.

Мировая продолжалась, Иллар, вручив бочонок Давиду, отошел с Иваном Товстым, и они обсуждали что-то, изредка поглядывая на меня. Стараясь определить, как натуральное вино действует на юный организм Богдана, продолжил готовиться в дорогу, пока руки и ноги еще продолжали слушаться.

Иллар, отозвав в сторону Ивана Товстого, спросил, задумчиво покусывая кончик своего черного уса, в котором заметно отсвечивала седина:

— Как тебе мой новый джура, Иван?

— Да что сказать, Иллар, будет с хлопца справный казак.

— Нет, ты мне все скажи, Иван, все, что заприметил, а что с него будет — то один Бог знает.

— Нет, Иллар, тогда давай ты мне скажи: что за хлопец, откуда взялся и как он Оттара одолел, а потом я говорить стану.

— Кузнеца сын он, пять лет, как к нам с Волыни перебрались, мать его гайдука убила, когда он ее снасильничать хотел. Тоже бывальщина занятная: как он согнул ее, задрал юбку и начал пристраиваться сзади, приметила у него нож-засапожник, согнулась тогда она еще ниже, выхватила нож из-за голенища и ударила снизу, промеж своих ног, прямо куда надо. Ну, он кровью и истек.

— Да, знатная баба — видно, в кого малец удался.

— Он у них маленько блаженный был: так ничего, но как крикнет на него кто или дети дразнятся, так он сразу в слезы, как дитя малое. Одна мать верила, что толк из него будет, все говорила: вырастет — первым казаком станет, не будет ему равных. Да и что сказать, стать у него отменная всегда была. И сила не детская, а быстрый — как стрела, да что толку, если с головой беда. Ну а третьего дня, когда он от Ахмета в лесу убегал, случилось с ним что-то — то ли головой о камень, то ли о дерево приложился, Мотря его яйцом откатывала. После того как подменили хлопца, вчера меня в лес вызвал, стрелу нашел, следы нашел, — я сразу смекнул, что Оттар с Загулей там были, даже связываться не хотел. Ну что ты докажешь: со стрелой в руках, без видаков, мальца ведь никто слушать не будет — все знают, что блаженный. Но, вижу, хлопец спуску не даст, начнет в селе крик, а у меня инородцев почитай двадцать семей в деревне, мне только вражды с казаками не хватает — и без того забот врагу не пожелаю. Да и Оттару, думаю, надо окорот дать: если привел своих подельщиков, то пусть за них ответ держит. Доказать, думаю, ничего не докажем, но хоть припугнем. Только начал я Оттара прижимать, малец слова просит, вышел в круг и давай Оттара винить, и ладно так лается, у меня так складно не выйдет… Ну, ты Оттара знал — тому много не надо было, он на морозе закипал. Ну и начал Оттар кричать: мол, порублю тебя на куски, а малец только этого и ждал — объявляй, говорит, атаман, поединок. А я возьми и объяви. Сам не верил, Иван, что поединок будет: у мальца-то и оружия не было, хотелось мне посмотреть, что Оттар делать будет. А Богдан выходит в круг с двумя палками в руках — еще в лесу он их вырубил, заточил и с собой таскал — и вызывает Оттара. Тот смеется: куда ты со своими тычками вылез, — а Богдан ему: я тебя, как трусливую собаку, буду палками гнать, если на бой не выйдешь. Тут закипел Оттар снова, выхватил саблю и бросился мальца срубить. Но Богдан ловко так одной палкой саблю отбил, а другой тут же Оттару руку разбил, саблю выбил, Оттар на него кинулся с голыми руками — ну и воткнул Богдан ему палку в горло. Всем сказывает, что святой Илья Громовержец ему является и советы дает. Вот такие у нас дела приключилась, Иван, потому тебя спрашиваю: что ты заприметил свежим оком?

— Многие, как по голове крепко получат, другими становятся, да ты и сам знаешь. Саблями биться не умеет, видно, что палками махал, потому и рану получил. Если бы Ахмет его не боялся, а тверже саблей рубил, кто знает, как бы сложилось. Бьет двумя руками, как кошка, и назад сразу отпрыгивает. У нас так никто не бьется, дед мой двумя руками рубился и меня учил, но совсем не так. Больше всего он мне гадюку напоминает: та тоже укусит — и отпрыгнет. И смотрит как гадюка — глаза пустые, сам холодный, как утопленник. Он глянь: все его сторонятся, и ему никто не нужен. Но казак будет справный — страха в нем нет совсем, и дури молодой тоже нет. Наоборот, если не уверен, не полезет, осторожный, как дед старый. Ты спросил — я сказал, Иллар, если чего не сподобилось, другой раз не спрашивай.