Пятница, тринадцатое - Марина Серова

Голубец сокрушенно захлопнул журнал, который он рассеянно листал возле столика с телевизором, и, заложив руки за спину, зашагал по периметру столовой. Он явно был не в своей тарелке от такой новости.

— Что, майор, боишься — отобью у тебя красотку? — подмигнул ему Егор.

Но раздраженный господин Голубец не подумал удостоить его ответом.

Назревал крупный скандал — в воздухе уже явственно пахло дракой.

— Можем и на дуэли сразиться, — предложил Егор. — А мадам… тьфу ты, мать твою… пардон… в смысле — мадемуазель Меньшикова будет махать белым атласным платочком — стреляйте, мол!

— Я попросил бы вас…

— Кто выживет, тому и достанется? — продолжал хамить Егор. — Как, сударыня, согласны? Разрешите мне с этой минуты быть вашим рыцарем?

Антонина Платоновна молчала, старательно изучая узор на шторах.

Уж и не знаю, чем бы закончилась эта глупая пьяная бравада, если бы не появилась комендантша Оленька. Она сразу просекла, что здесь что-то не так, и осторожно поинтересовалась у Егора:

— Вы к кому-то из жильцов? Может быть, зайдете после ужина?

— Этот… этот человек утверждает, что его к нам подселили! — заявил ей майор. — Я сейчас же пойду к директору и устрою ему разнос. Какой-то сопляк будет вызывать меня на ссору, оскорбляя мою подругу!

— Подругу? — серьезно уточнил Егор. — Я не ослышался часом?

— Нет, — тихо подала голос Антонина Платоновна. — Вы не ослышались.

— Тут какая-то ошибка, — всполошилась комендантша, насмерть перепуганная неприятной ситуацией. — У нас и селить-то некуда, все номера заняты. Вы случайно не перепутали? Где ваша карточка?

Егор понял, что дальше валять дурака не стоит, и грузно спрыгнул с табурета.

— Да я так, пошутил, — как-то вяло произнес он. — Извиняйте, если что не так.

И направился к выходу.

— Стой! — завопил ему вслед бармен. — А за водку кто платить будет?

— Ах да, водочка… — грустно спохватился Егор и, нашарив в кармане купюру, не глядя подал ее бармену. — Хватит?

Бармен недовольно пробурчал, что, мол, хватит, хотя сдачи не дал.

Пока Егор самовыдворялся из корпуса, Оленька рассыпалась в извинениях перед жильцами и отчитывала бармена за то, что поит водкой самозванцев. Тот пытался оправдываться, ссылаясь на устное заявление Егора, что он, мол, новый жилец, но Оленька была непреклонна.

— В следующий раз оштрафую по полной программе, — сурово пригрозила она и исчезла, пожелав всем приятного аппетита.

* * *

За ужином нас ожидал еще один сюрприз. Дотоле пребывавший в постоянном уединении, изредка прерываемом визитами жильцов корпуса, столовую соблаговолил почтить своим посещением Алексей Данилович Шмаков.

Впрочем, я бы не назвала его выход удачным. Обстановка к тому времени складывалась не самым приятным образом, и многие из обитателей первого корпуса не упустили возможности показать себя не с лучшей стороны.

Сема Волков продолжал кирять. Пил он много, как-то яростно и злобно. Его лицо наливалось кровью, кулаки сжимались, выглядел он настолько непрезентабельно, что все просто опасались с ним заговаривать, отделываясь на его вопросы краткими репликами.

Это злило Сему еще больше, и он мрачнел буквально с каждой минутой.

Появлению нового собеседника Волков даже, казалось, обрадовался.

Когда профессор присел за его столик, Сема с ходу начал с ним беседу.

Смысл ее был довольно банальным и сто раз объезженным — раньше все было лучше, власть бездарна и преступна, народ свои права отстоит.

Как ни странно, профессор живо поддержал такую точку зрения.

— Жить сейчас, конечно, ужасно, — говорил он негромким внушительным голосом. — Но меня, как человека в летах, особенно угнетает поругание нашего прошлого. Вы только представьте себе — одна черная краска.

От таких разговоров меня тошнило еще в перестроечные времена. Вот уж не думала, что встречусь с подобным рецидивом через десять лет!

— Гады! — мрачнел Сема. — Я бы их одной левой… на рельсы…

— Но есть вероятность, что объединенные усилия оппозиционных сил, — продолжал просвещать его профессор, — в том числе и парламента, — не будем забывать о численности левых фракций, — смогут оказать давление на правительство с тем, чтобы оно ушло в отставку.

«А, так он из красной профессуры, — констатировала я про себя. — Весьма распространенное явление в нашей общественной жизни».

— Слушаю я вас, — не мог не вмешаться в их разговор Капустин, — и одного не пойму. Как вы-то будете существовать при коммунистах?

Этот вопрос был обращен к Семену. Волков поднял на Капустина опухшее лицо и, стараясь внятно выговаривать слова, ответил:

— Я. Проживу. При. Любом. Режиме. — И после паузы добавил: — На. Мне. И. На. Таких. Как. Я. Держится. Вся. Страна.

— Опять же, средства массовой информации, — продолжал свой монолог профессор. — Все куплено сверху донизу. Где же правда о событиях в мире?

Похоже, Алексей Данилович Шмаков был рад представившейся возможности прочесть нам довольно банальную лекцию.

Но слушала его на самом деле разве что Милена Волкова. Она буквально смотрела в рот профессору и согласно кивала на каждую его фразу.

— Население развращено западной пропагандой. Народу внушаются превратные понятия о нравственности и о фундаментальных понятиях цивилизации, таких, как честность и порядочность, — бесстрастно продолжал профессор, загибая костлявые пальцы.

— Нравственность? Честность? — вдруг оживился Артем, взглянув при этом на Веру. — А по какому праву вы беретесь судить о таких вещах?

— Думаю, что мой возраст и мой опыт позволяют мне говорить об этом, — скромно ответил Погодину Шмаков. — Так вот…

— Постойте! — нахмурился Артем. Профессор, кажется, вызывал у него сильное раздражение. — Вот вы можете сказать о себе — да, я нравственный и кристально честный человек? Можете?

— Господа! — подал голос Максим Капустин. — Ну зачем же все обострять? В конце концов, мы собрались здесь для того, чтобы поужинать.

Его призыв возымел действие, и все на время углубились в поглощение пищи.

— М-м, какой чудесный салат, — причмокнул профессор. — Здесь, кажется, орехи?

— Толченый миндаль, — пояснил Капустин. — И еще немного бразильских орехов.

— Чудесно! — восхитился Шмаков. — А вы, сударыня, почему не кушаете?

Этот вопрос был обращен к Вере, которая сидела рядом с Артемом, напряженно глядя в одну точку. Казалось, она вот-вот разрыдается. И вопрос Алексея Даниловича пришелся, мягко говоря, не к месту.

— Я не хочу, — через силу ответила она. — Пожалуйста, оставьте меня в покое.