Апокриф - Владимир Гончаров

И, наконец, национальный кантон Рукр, столицей коего и был Проднипп, прилегал с юга непосредственно к национальному кантону Версен. Таким образом, и до Инзонского плацдарма семейства Варбоди было относительно недалеко, что давало определенную уверенность в получении быстрой и эффективной родственной помощи и поддержки в случае чего.

* * *

Лорри подала все необходимые для поступления документы в администрацию университета и без каких бы то ни было проблем, прошла вступительные тесты. Затем наступило томительное ожидание. У Лорри все время сосало под ложечкой при мысли о том, что будет в случае, если вскроется обман, который она допустила при заполнении анкеты поступающего, в которой, строго следуя инструкции матери, отрицательно ответила на вопрос: «Признавались ли вы или ваши ближайшие родственниками лицами…», ну, и так далее.

Однако по-настоящему серьезно этот пункт в анкетах абитуриентов, видимо, никто не проверял, а людей, носивших фамилию Варбоди, в стране было как собак нерезанных.

Так или иначе, через три недели она нашла себя в списках зачисленных и получила квитанцию на оплату обучения в первом семестре. Отец незамедлительно выслал требуемую сумму телеграфным переводом, и вот Лорри — студентка экономического факультета Продниппского университета. Да, да — экономического! Несмотря на необходимую для молодой девушки меру мечтательности и романтичности, она была по матери и бабушке все-таки версенкой, а о практичности выходцев из национального кантона Версен в стране ходили анекдоты. В общем, Лорри вняла трезвым рассуждениям своих родителей и, достаточно строго для своего возраста взвесив собственные способности, а также туманные перспективы стать выдающимся архитектором, решила приобрести скромную, но необходимую во все времена, во всех отраслях хозяйства и при всех режимах специальность.

— Даже театр, — подбадривал ее отец, — может запросто обойтись без хороших актеров, а вот без бухгалтера, хотя бы плохонького, — никогда!

* * *

Учение в университете давалось Лорри без особого напряжения. Единственный предмет, который доставлял некоторое беспокойство — Рукрская национальная культура. И дело было вовсе не в непостижимой сложности или в удручающей скуке этой дисциплины (мало того, само по себе это было довольно интересно), а в том, что курс вел профессор с явным заскоком на почве непревзойденности всего Рукрского. По этой причине он круглый год появлялся в аудиториях в наброшенной поверх пиджака короткой синего цвета накидке, бывшей главным атрибутом местного национального костюма, которую нормальные рукрцы надевали только один раз в году, в День Народа, а также требовал со студентов, приехавших в Проднипп из других национальных и административных кантонов, сдавать зачеты и экзамены по своему обязательному в университете курсу на рукрском диалекте.

— Как?! Ну, скажите мне, — как можно говорить о великой рукрской культуре, а тем более — о литературе на каком-либо другом языке, кроме правильного рукрского?! — патетически восклицал он.

Он действительно был большим специалистом, энтузиастом и знатоком в своей области, но его чудачества приводили к тому, что ни один студент из числа приезжих не мог получить по его предмету отличную оценку. Бог бы с ней, с отличной оценкой как таковой, но ее отсутствие могло лишить, например, права на получение Президентской стипендии и возможности освободиться от платы за обучение по результатам сдачи курсовых экзаменов. Справедливости ради нужно сказать, что природных рукрцев, по тем или иным причинам не владевших диалектом, он просто третировал.

В общем, по результатам окончания первого курса, Лорри впервые перестала быть круглой отличницей и даже почувствовала себя по этой причине несколько уязвленной.

В остальном — все было превосходно. Она жила в общежитии студенческого городка, замечательно подружилась с двумя студентками, делившими с ней комнату, успела слегка влюбиться в студента третьего курса математического факультета, а также (тайно конечно!) в чрезвычайно эрудированного, язвительного и остроумного доцента кафедры физики.

Лорри была в восторге от Продниппа — этого большого города, залитого ярко-зеленой пеной парков и бульваров, от его широких центральных проспектов и площадей, обставленных величественными зданиями имперской архитектуры, от маленьких окраинных домиков, убегающих живописными кривыми, мощеными камнем улочками с крутого склона вниз, к большой реке, по которой тащились вереницы барж, толкаемых буксирами, тянулись грузовые суда класса «река-море», а иногда проплывали великолепные белые пассажирские и туристические корабли, посылавшие с попутным ветром на берег пестрые пылинки чужой и, казалось, всегда беззаботной жизни в виде обрывков популярных мелодий, отзвуков чьей-то возбужденной речи и ярко-цветной ряби гуляющей по палубам публики…

С ненасытностью вырвавшейся из застенка затворницы Лорри приобщалась к дарам очага культуры: носилась по вернисажам и музеям, смотрела все новинки кино, ловила лишние билетики на популярные спектакли, записывалась в библиотеке в очередь на модные книжки…

Не остались без ее внимания и развлечения иного рода: студенческие вечеринки; университетские спортивные соревнования, в которых она лично почти не участвовала, но была яростной болельщицей, и, разумеется, летом — городской аквапарк на левом, низком песчаном берегу реки (на «Лебере», как его называли продниппцы).

* * *

Были, конечно, и менее приятные заботы.

Госпожа Варбоди в своих письмах регулярно и даже назойливо инструктировала дочь как ей вести себя в новом для нее сообществе.

Основным мотивом этих наставлений было: будь как все, не выделяйся, попридержи язычок («там у тебя — не Острова, не все можно говорить!»), главное сейчас — спокойно отучиться.

«Не вздумай играть в оппозицию! — взывала мама — Хватит с нас истории с отцом! И вступи там куда-нибудь, чтобы не было лишних вопросов. Как там эта новая молодежная организация называется?»

Госпожа Варбоди имела ввиду «Молодых соколов», которые пришли на смену распущенному президентским указом Патримолу.

Стиллера основательно испугали недавние молодежные беспорядки, а корень эксцесса, по мнению Президента, сидел в относительной независимости патриотического молодежного движения. Патримольцы прямо-таки кичились тем, что первые ячейки их организации возникли еще во время Войны за Объединение (то есть намного раньше, чем Стиллеровское «Объедененное Отечество»), имели устоявшиеся традиции и ритуалы, самостоятельно формировали свои руководящие органы и по указанным причинам позволяли себе наглость смотреть несколько свысока на потуги недавно образованной партии полностью подчинить их своей политике. Попытка совершенно овладеть молодой вольницей путем привлечения к себе и прикармливания патримольской верхушки, как известно, не удалась. То есть, верхушка-то как раз с удовольствием сглотала вкусную наживку и готова была рулить куда-угодно (скажите только — куда!), но, как показали прошлогодние события, главную роль в Патримоле играли местные вожаки, а не номинальное центральное руководство.