Прежде чем их повесят - Джо Аберкромби

— Разумеется, наставник, — пробормотал генерал.

«Но, как мне кажется, без особого энтузиазма».

— Однако все остальные должны быть привлечены к работе, включая ваших солдат.

— Не хотите же вы, чтобы мои люди…

— Я хочу, чтобы каждый из жителей внес свой вклад. Любой, кому это не нравится, может отправляться обратно в Адую. И объясняться с архилектором. — Глокта ухмыльнулся генералу своей беззубой улыбкой. — Незаменимых нет, генерал. Кто бы они ни были.

Розовое лицо Виссбрука взмокло от пота, проступавшего огромными каплями. Жесткий воротничок его мундира потемнел от влаги.

— Разумеется, каждый должен внести свой вклад! Работы во рву начнутся немедленно! — Он сделал неуверенную попытку улыбнуться — Я разыщу всех, кто может работать, но мне потребуются деньги, наставник. Если люди работают, им надо платить, даже туземцам. Кроме того, нам нужны материалы, и их придется завозить морем…

— Займите столько, сколько вам нужно, чтобы начать работу. В кредит. Обещайте все, что угодно, и не давайте пока ничего. Его преосвященство все оплатит. — «Надеюсь». — Я хочу слышать доклад о ваших успехах каждое утро.

— Каждое утро, понимаю.

— У вас куча работы, генерал. Советую уже приступать.

Виссбрук мгновение помедлил, словно колебался, отдавать Глокте честь или нет. В конце концов он просто развернулся на каблуках и зашагал прочь.

«Что это, уязвленная гордость профессионального военного, вынужденного выполнять распоряжения штатского, или нечто большее? Может быть, я разрушил его тщательно выстроенные планы? Например, планы продать город гуркам?»

Витари спрыгнула с парапета на дорожку.

— Его преосвященство оплатит? Вам повезет, если так!

Она не спеша двинулась прочь. Глокта хмуро поглядел ей вслед, затем так же хмуро — в сторону холмов на материке, и не менее хмуро — наверх, на Цитадель.

«Опасности со всех сторон. Я в ловушке между архилектором и гурками, в компании с неизвестным предателем. Если продержусь хотя бы день, это будет чудом».

Убежденный оптимист назвал бы это место забегаловкой.

«Хотя оно вряд ли заслуживает такого наименования».

Провонявшая мочой лачуга с разношерстной мебелью; все покрыто застарелыми пятнами пота и недавними следами пролитых напитков.

«Выгребная яма, из которой выгребли лишь половину содержимого».

Клиентов и обслугу было не отличить друг от друга: пьяные и грязные туземцы, лежащие вповалку в духоте. Никомо Коска, прославленный солдат удачи, был погружен в крепкий сон посреди этой картины всеобщего разгула.

Стириец откинулся назад на обшарпанном стуле, который стоял на задних ножках, спинкой опираясь о замызганную стену; одну ногу в сапоге он положил на стол перед собой. Должно быть, когда-то этот сапог был таким красивым и щегольским, каким только может быть сапог черной стирийской кожи с позолоченными пряжками и шпорой.

«Но это время прошло».

Голенище за долгие годы носки обвисло и истерлось, так что стало серым. Шпора обломилась почти у каблука, позолота на пряжках облупилась, и под ней виднелось железное основание, усеянное бурыми пятнышками ржавчины. Розовая кожа, натертая до волдырей, виднелась сквозь дыру в подметке.

«И едва ли найдется сапог, более подходящий своему хозяину».

Длинные усы Коски, которые явно должны были быть натерты воском и загнуты по моде стирийских франтов, вяло и безжизненно свисали по бокам полуоткрытого рта. Шею и подбородок покрывала недельная поросль — нечто среднее между щетиной и короткой бородкой, — а над воротничком проступала шершавая шелушащаяся сыпь. Сальные волосы торчали на голове со всех сторон, кроме широкой плеши на макушке, ярко-красной от загара. По дряблой коже стекали капли пота, ленивая муха ползла поперек припухшего лица. На столе лежала на боку пустая бутылка. Еще одна, полупустая, покоилась на коленях Коски.

Витари разглядывала эту картину пьяного пренебрежения к себе, и на ее лице, несмотря на маску, ясно угадывалась презрительная гримаса.

— Так значит, это правда, ты еще жив.

«Едва жив».

Коска с трудом раскрыл один заплывший глаз, мигнул, сощурился, и его губы начали медленно расплываться в улыбке.

— Шайло Витари, клянусь всеми богами! Мир еще способен меня удивить!

Он сморщился, задвигал губами, потом взглянул вниз, увидел у себя на коленях бутылку, поднес ее ко рту и глубоко и жадно приложился. Он пил большими глотками, словно в бутылке была вода.

«Сразу виден бывалый пьяница, если у кого-то были сомнения. Едва ли такому человеку доверят защиту города, по крайней мере, на первый взгляд».

— Никак не ожидал, что снова тебя увижу, — продолжал Коска. — Почему бы тебе не снять маску? Она лишает меня твоей красоты.

— Оставь любезности для шлюх, Коска. Я не хочу подцепить то, что уже подцепил ты.

Наемник издал булькающий звук — наполовину смех, наполовину кашель.

— А у тебя по-прежнему манеры принцессы, — просипел он.

— В таком случае, этот гадюшник — настоящий дворец.

Коска пожал плечами.

— Если выпить достаточно, то разницы нет.

— Ты думаешь, тебе когда-нибудь удастся выпить достаточно?

— Нет. Но попробовать стоит. — И словно в подтверждение своей мысли он снова присосался к бутылке.

Витари присела на край стола.

— Итак, что же привело тебя в эти края? Я-то думала, ты занят распространением половых болезней в Стирии.

— Моя популярность дома несколько угасла.

— Слишком часто оказывался по обеим сторонам схватки, я угадала?

— Вроде того.

— А дагосканцы встретили тебя с распростертыми объятиями?

— Я бы предпочел, чтобы меня встретила ты с раздвинутыми ногами, но нельзя получить все, чего хочется. Кто твой друг?

Глокта ноющей ногой пододвинул к себе шаткий стул и опустился на него, надеясь, что сиденье выдержит его вес.

«Если я сейчас рухну на пол в куче обломков, это вряд ли произведет нужное впечатление».

— Мое имя Глокта. — Он вытянул потную шею в одну сторону, потом в другую. — Наставник Глокта.

Коска долго смотрел на него. Глаза наемника были красные, запавшие, с набрякшими веками.

«Тем не менее в них виден определенный расчет. Возможно, он совсем не так пьян, как притворяется».

— Тот самый, кто сражался в Гуркхуле? Полковник кавалерии?

Глокта почувствовал, как у него задрожало веко.

«Вряд ли можно сказать, что тот самый. Тем не менее удивительно, что меня так хорошо помнят».