Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин

На следующий день Арктика выдохлась в своих кознях: ветер прекратился, а с ним и метель, установилась вполне приличная видимость. Используя установившуюся погоду, я выставил вдоль теодолитного хода десятки дополнительных вех: так возникла «трасса жизни», теперь с нее не сбиться в самую гнусную погоду, чем и ограничились мои достижения на ледоразделе.

Погода на исходе августа позволила направить к нам 29 августа трактор с грузом угля, провианта и, само собой, с почтой и посылками. К нам это транспорт добрался лишь 2 сентября, высадив по дороге Энгельгардта и Дебабова для перебуривания вытаивавших снегомерных вех и замеров на них. Приехавшие, поделившись новостями, объяснили отъезд Ружицкого на Большую землю последними административными веяниями, причем далеко не фатальными. Определенно в сентябре наблюдалась активизация научной деятельности.

Нашу активность прервала очередная серия термоядерных испытаний, наподобие тех, что проходили год назад, но подольше и поинтенсивней. Первый же взрыв вызвал, детонацию отборного мата, и было от чего: снова перерыв в наблюдениях, опять переход от изматывающего напряжения к развращающему безделью, чем я воспользовался для камерального дешифрирования. Сразу получил картину оледенения далеко за пределами бассейна ледника Шокальского, многое стало понятно, еще больше вопросов возникло на будущее, причем кардинального плана. Остается главная проблема: почему ледник Шокальского не отступает, тогда как все оледенение Новой Земли вместе с остальной Арктикой катится в тартарары? Определенно анализ аэрофотосъемки позволит ответить на этот вопрос, хотя бы частично. Даже беглый просмотр показал совершенно отчетливые признаки асимметрии оледенения на пространстве от Баренцева моря к Карскому, но как бы их выразить в ближайшем будущем на количественной основе?

Пока нас больше заботит перспектива восстановления Ледораздельной в условиях наступившей полярной ночи. Какие мелочи наши заботы для людей, определяющих сроки и цели термоядерных игрищ во имя мира во всем мире или во имя свободы и демократии тоже во всем мире! С нашего оледенелого острова трудно определить, насколько эти испытания нужны стране и народу, но если там, наверху, не смогли достойно развести наши военную и сугубо мирную научную программы, возникают серьезные сомнения в части способностей власть предержащих и во многом другом. Прав оказался покойный Олег — нас использовали как прикрытие, не спросив нашего желания. Просто наш замечательный ВПК уподобился средневековому королю, который, как известно,

Судил он и правил с дубового трона

Не ведая правил, не зная закона.

Когда выяснилось, что законы истории и экономики распространяются и на него, вместе с советским ВПК перепало по полной и стране, и всему советскому обществу, переставшему существовать в первоначальном виде. Разумеется, и былой советской науке… Утверждаю, что уровень радиации оказался удивительно низким, тем более что с радиометром пришлось работать мне. Стратеги из бухты Володькиной пришли в выводу, что испытывались так называемые «чистые бомбы», особо поносимые советской пропагандой той поры. Кое–как всеми правдами и неправдами, порой нарушая все, что можно нарушить, мы обеспечили работу самописцев на Барьере Сомнений, тем самым сохранив хотя бы там непрерывность наблюдений. Довольно просто решили проблему водоснабжения базы: вытащили трактором на берег парочку айсбергов, каждый размером чуть побольше домиков наших стационаров. В последних числах октября, не дожидаясь конца испытаний, стали готовить санно–тракторный поезд на Ледораздельную.

Если подлая судьбина бросила нам вызов, мы его приняли. Это было нормальное человеческое стремление самим определять свою судьбу, противоречившее всем канонам тогдашней поры. Остановить нас мог только особый отдел полигона, до которого было далеко, а скорее всего, ему было тоже наплевать на нас. Общий настрой к тому времени был какой–то мрачно–отчаянный. С таким наши отцы, расстреляв последнюю обойму, вероятно, шли в последнюю штыковую.

Лично меня дурные предчувствия не обманули. Уезжая в сентябре с ледника, я не успел замерить всего два угла на теодолитном ходу. Пожертвовать им я не мог, и это стало причиной одного из тех приключений, от которого до тра–гедии (если повезет) — только шаг… Спустя десятилетия от чтения страниц дневника той поры по спине пробегают мурашки, тем более что дневник четко зафиксировал происходившее:

«02.11.58. Балок Анахорет. Вчера приехал сюда саннотракторным поездом для окончания работ на теодолитном ходу. Очень боюсь, что погоды не будет в течении трехчетырех ближайших суток, а это значит — ход погибнет… На стенах балка моя переписка с Олегом. Бедный Олег — место его гибели в каких–нибудь пятидесяти метрах от моего ложа».

Ноябрь — месяц боры, на побережье в среднем 17 суток с бурным ветром и, соответственно, с метелью, а также начало полярной ночи. Год назад я бы не решился работать в таких условиях. К балку Анахорет меня забрасывали попутно, вместе с очередными зимовщиками Ледораздельной (Каневские и Романов–старший). С ними для завершения работ отправились Чижов, Перов, Хмелевский и Энгельгардт. От моего жилья до ближайших пунктов наблюдений километров шесть, причем балок стоит в низине, и, возвращаясь, каждый раз приходится отыскивать его заново, а погода не давала мне надежды на будущее. Неудивительно, что с возвращавшимся трактором Чижов предоставил мне свободу выбора — возвращаться с трактором или оставаться в ожидании трех последних пешеходов с Ледораздельной. Я выбрал последнее, однако мои походы к вехе. Край на самом конце теодолитного хода из–за погоды остались безуспешными. В одном из таких выходов сжег лампочку в фонарике, так что теперь я уже не мог рассчитывать на успех.

Хотя балок оставался надежной защитой от непогоды, в нем было мало продуктов и топлива. Экономя последние свечи, оставалось лежать в темноте и прослушивать полярную ночь с бесконечным шелестом поземки и шумом ветра, которые своим постоянством и плавными переходами лишь подчеркивали безмолвие гигантского ледника и гор за пологом темноты. Страницы дневника отражают настроение тех дней: «Звук разгорающейся печки, потрескиванье рассыхающегося дерева, оседание тающего снега в ведре воспринимаются диссонансом на фоне усыпляющего шелеста метели. Порой как бы слышатся чьи–то осторожные шаги, хруст снега под чьими–то ногами и даже отдаленный разговор… Даже с рассветом в серенькой мгле, когда трудно отличить снежную поверхность от низкой облачности, нет ни горизонта, ни огонька, ничего напоминающего человеческую фигуру». Определенно нервные перегрузки тех дней отчетливо давали о себе знать.

Утро 9 ноября не предвещало ничего нового — низкая облачность скрывает Барьер Яблонского и задерживает рассвет. Затих ветер. Робкие сумерки около десяти часов, и, неожиданно, около полудня словно поднялся занавес: открываются горы ЦАГИ и Бастионы, видно даже море на севере, до которого более двадцати километров. На юге отчетливо вырисовывается Барьер Яблонского, окрашенный светом зари. Еще через несколько минут я увидел три далеких силуэта, медленно скользивших по ледяному склону посреди моря заструг. Наконец–то! Пока люди на подходе, готовлю праздничный обед, не жалея продуктов. Торопливый и сбивчивый обмен новостями. С надеждой выспрашиваю — нет ли фонарика? Тут же сговариваюсь со Всеволодом после еды бежать на работу. Если бы знали, на что идем…