Новая эпоха - старые тревоги. Политическая экономия - Евгений Ясин

В целом же для российских реформ последний кризис — отступление, или, может быть точнее, остановка, пауза. Она очень опасна, поскольку может затянуться на 10–15 лет, в течение которых страна будет находиться в промежуточном, переходном состоянии, лишенная сильных импульсов развития. Но эта пауза, видимо, стала неизбежной. Она по крайней мере позволит зафиксировать результат: ослабленная, ободранная Россия вырвалась из западни планово-распределительной системы, и обратно туда ее уже не загонишь.

Начинается новый этап борьбы. Борьба за преобразования, способные создать в России эффективную рыночную экономику и социальную базу демократии. Теперь это действительно борьба, поскольку сторонники преобразований оказались в оппозиции и вынуждены начинать почти с нуля.

Я закончу доклад кратким политико-экономическим прогнозом.

1. «Оптимистический» сценарий. Предположим невероятное: сторонники реформ вновь вошли в правительство. Преодолевая сопротивление, они делают то, что надо делать с чисто экономической точки зрения.

Тогда мы получаем сравнительно низкую инфляцию, стабилизацию или даже небольшой рост производства, но наряду с ним усиление социального напряжения и почти наверняка крупную победу левых и национал-патриотов на парламентских и президентских выборах с последующей мрачной перспективой новых социальных экспериментов над Россией.

Так что этот сценарий вряд ли можно считать оптимистическим на деле. Слава богу, его вероятность практически равна нулю.

2. «Пессимистический» сценарий. Нынешнее правительство пытается справиться с нарастающими угрозами методом исправления ошибок, корректировки реформ, усилением их социальной направленности.

Тогда мы получаем высокую инфляцию, сначала оживление, а затем более глубокий спад производства, еще большую натурализацию хозяйства, серьезное снижение уровня жизни и рост бедности. Однако население на опыте убеждается, что умеренные консерваторы или левые радикалы неспособны решить ни одной проблемы России, а вот погубить ее — запросто. Мы как бы получаем прививку от популистской политики и национал-социалистической демагогии. Тогда, если, конечно, сохраним демократию, на выборах есть шанс выстроить сильную правую оппозицию, иметь таких президента и правительство, которые не будут стесняться слова «реформы».

Так что этот сценарий, немного более вероятный, вряд ли можно считать таким уж пессимистическим.

3. Реалистический сценарий состоит в том, что правительство проводит сбалансированную политику: немножко борется с инфляцией, немножко поддерживает производство, немножко борется с коррупцией и преступностью, немножко потрафляет отдельным лоббистам, открывая отдельные щели для воровства.

Итог. До парламентских и президентских выборов держится сравнительно «умеренная» инфляция — до 100 % в год. Производство вяло падает, производя впечатление некоторой стабилизации. То же и с уровнем жизни. Вроде бы ситуация особо не ухудшается, но и не улучшается. Мы получаем кредит МВФ, но минимальный; реструктуризацию долгов, которая ничего не решает.

К парламентским и президентским выборам приходим в состоянии максимальной неопределенности. Что будет со страной после них? Неясно: несемся, как знаменитая птица-тройка с Чичиковым на борту.

Боюсь, что этот сценарий и самый реалистический, и самый пессимистический. Без кавычек. Необходима мобилизация всех общественных сил, на деле выступающих за демократию и рыночную экономику, чтобы он не осуществился.

Недавно мой друг В. Головачев с болью написал в «Труде» (1999. 16 февраля) про реформаторов: признать ошибки — это не для них. Простая мысль: покайтесь, и люди станут относиться к вам лучше. Вот Петр Авен покаялся (правда, не за себя, а за других) и уже заслужил три-четыре положительных отклика в прессе, даже со стороны академика Николая Петракова, непримиримого критика реформаторов: дескать, молодец, хоть у одного совесть заговорила.

Вот и я решил внять призыву и покаяться. Думаю: могут ли реформаторы взять на себя вину за глубокий спад производства; за то, что стоят заводы; за глубокую социальную дифференциацию; за кричащие противоречия между бедностью и богатством; за то, что месяцами не платят зарплату и пенсии?.. Думаю и о своей ответственности как бывшего министра экономики, находящейся в глубоком и длительном кризисе.

Ведь именно этого требуют от нас: покайтесь, признайте, что неумехи, что ничего у вас не вышло. И разумеется, отойдите в сторону, без вас обойдемся. Пусть другие… Вот тут и пропадают мое смирение и готовность каяться. Ибо следствием будет не милостивое прощение исстрадавшегося народа, а обращение его к иным, ложным пророкам. И ошибки много хуже наших. Вот тут я вспоминаю, что и сам, и товарищи мои пошли делать реформы, заранее зная, что всем нам придется очень трудно, что благодарности не будет, что мы успеем сделать только часть работы, а в качестве вознаграждения услышим брань. Хотим одного: только бы эту работу смог подхватить кто-то другой, чтобы продолжить ее и довести до конца.

Анализируя шаг за шагом нашу деятельность, я понимаю, что не скажу того, чего бы от меня, кажется, хотели услышать. Да, мы ошибались, и много, но это не те ошибки…

Спад производства произошел не потому, что осуществили либерализацию цен и проводили жесткую денежную политику. Причина в ином: задолго до этого в экономике накапливались чудовищные диспропорции. 75 лет структуру производства определял не платежеспособный спрос, а план: 60 % валового продукта — военного назначения. Чрезмерное производство первичных ресурсов — нефти, газа, металла, цемента, удобрений — должно было покрывать крайне неэффективное их использование. Товары народного потребления покупали только потому, что не было выбора. Зато, вколачивая гигантские средства в сельское хозяйство, импортировали 30 млн. т зерна. Чтобы поддерживать все это на плаву, нужны были колоссальные деньги. До 1986 года их брали из «нефтяной тумбочки»: продажа нефти по высоким тогда мировым ценам из богатейших в мире месторождений Западной Сибири принесла СССР 180 млрд. долл. — сейчас это сумма нашего внешнего долга с процентами, которые еще набегут до 2010 года.

Куда все эти деньги делись? А вот туда — на поддержку неэффективной экономики и уровня жизни людей, которых эта неэффективная экономика без нефтедолларов не могла бы прокормить. В общем, на поддержку застойного брежневского режима.

Потом оказалось, что цены на нефть упали, месторождения обеднели, деньги проедены.

Далее Горбачев с Рыжковым под перестройку взяли на Западе взаймы более 60 млрд. долл. (плюс к 25, которые уже были одолжены), бросили их на закрытие образовавшихся в бюджете прорех. Но ни цены освободить, ни расходы сократить, ни реформы по-настоящему провести не решились. Боялись гнева народного.

И вот к управлению пришли либералы-реформаторы (на 13 месяцев). Что было делать, когда взаймы уже не давали, страна распадалась от неимоверного дефицита? Они сделали только очевидное, что само собой происходило помимо воли государства, — освободили цены. Сейчас спорят: не надо было сразу, надо было поэтапно, а то получилась шоковая терапия. Увы, известно из мирового опыта, что поэтапность в этом деле сулит только дополнительные беды. И мы с ними познакомились на своей шкуре, ибо настоящей шоковой терапии не было — год не трогали замороженные цены на газ и железнодорожные тарифы. Бесконечно долго их держать нельзя, если растут остальные цены. Потом сразу происходит повышение на 50–60 %, и все остальные цены подскакивают на столько же или больше. Инфляция закручивается сильнее, чем если бы ничего не замораживали.