Одиссей. Владычица Зари - Генри Райдер Хаггард

– Фараон! – закричала она. – Фараон и ты, царица! Смотрите, это ваш сын, это ваш первенец, он умер! О фараон, твой сын умер! О царица, твой сын мертв! Он умер у меня на руках, я его укачивала, пела ему колыбельную, а он вдруг умер!

И она положила тельце мальчика на стол среди золотых блюд, гирлянд лотоса и чаш с красным вином.

Фараон поднялся и, рыдая, разорвал на себе пурпурное одеяние. Мериамун тоже поднялась и, схватив мертвого сына, прижала его к груди; лицо ее было страшно из-за исказившего его выражения ярости и горя, но она не плакала.

– Теперь вы видите, какое неслыханное проклятье навела на нас эта злобная самозванка, это исчадие, Хатор, – сказала она.

Но гости стали вскакивать со своих кресел, крича: «Это не Хатор, которой мы поклоняемся, не великая богиня Хатор, это боги диких колдунов апура, которых ты, царица, не желаешь отпустить. Они наслали проклятье на твою голову и на голову фараона!»

Толпа уже окружила дворец, люди обезумели от горя, от их диких пронзительных воплей сотрясались стены дворца. Трижды поднималась эта оглушительная волна, никогда еще Египет не слышал таких страшных воплей. Даже Скиталец побледнел и сердце его сжалось, и он мысленно вознес молитву своей покровительнице Афродите, дочери Дионы, прося ее поддержать его.

Дверь позади возвышения снова распахнулась, и в зал вбежала стража – могучие мужи, нанятые на службу из разных стран, но сейчас лица их были бледны, глаза блуждали. Услышав звон их оружия, Скиталец почувствовал, что силы вернулись к нему, ибо он боялся мести богов, но мечи в руках людей его не пугали. Лук снова громко запел. Он схватил его, согнул могучим усилием, натягивая тетиву, и крикнул:

– Очнись, фараон, проснись! Враги рядом! Эти люди и есть вся твоя стража?

Ответил глава стражей:

– Да, все, кто остался в живых во дворце. Остальных поразили разгневанные боги.

В эту минуту в зал вбежал какой-то человек, это был старый жрец Реи, командующий легионом Амона, чьему попечению был поручен Скиталец. Он бежал, не замечая ничего вокруг, и лицо его было искажено страхом.

– Фараон, твой народ умирает тысячами на улицах! – кричал Реи. – И на улицах, и в домах! Умерли почти все жрецы храма Пта и храма Амона!

– Всё ли ты сказал, старик? – спросила царица.

– Нет, царица, не всё. Солдаты обезумели от страха при виде мертвых и убивают своих начальников, мне едва удалось убежать от моих собственных солдат из легиона Амона. Они уверены, что эта смерть обрушилась на нашу землю, потому что фараон не отпускает рабов апура. Солдаты идут сюда, чтобы убить фараона и тебя, царица, а с ними тысячные толпы, они хватают по пути всё, что может служить оружием.

Фараон со стоном упал в кресло, а царица обратилась к Скитальцу:

– Твой лук, Эперит, только что пел песнь войны. Что ж, война на пороге!

– Меня не страшит ни самая жаркая битва, ни ярость обезумевшей толпы, о госпожа, – ответил он, – но страшиться гнева богов никому не зазорно. Эй, стража, ко мне, встаньте вокруг меня! Да перестаньте вы трястись от страха, боги ведь вас не убили, а там всего лишь солдаты с мечами!

Властный голос Скитальца, его горящие вдохновенной отвагой глаза, спокойствие, с которым он вынимал из колчана длинные стрелы и выкладывал их на столе, привели в чувство дрожавших стражников, они выстроились на краю возвышения в два ряда и тоже приготовили свои луки и стрелы. Всего их было пятьдесят один человек.

Ревущая толпа ворвалась во дворец. Слуги фараона, придворные и те из гостей, кто уцелел, спрятались за спинами стражников. Толпа вышибла могучими ударами бронзовые двери и хлынула в зал. Здесь были взбунтовавшиеся солдаты; бальзамировщики, которых нынешний вечер завалил работой, но они всё бросили, смерть поразила даже кого-то из них, и оставшиеся в живых хотели отомстить за своих товарищей; черные от копоти кузнецы; писцы с согбенными от вечного писания спинами; красильщики с багровыми от въевшейся краски руками; рыбаки; низенькие, с длинными руками ткачи; прокаженные, собирающиеся у ворот храма. Все они озверели от страха за свою жизнь, скудную, нищенскую жизнь, которую грозил отнять у них фараон, не отпуская из страны апура. Они не хотели умирать. Здесь были их жены с мертвыми детьми на руках. Люди бросились ломать золоченую мебель, срывали шелковые драпировки и занавеси, швыряли золотые чаши, кубки и блюда в лицо дрожащим от ужаса придворным дамам, и громко кричали, требуя смерти фараона.

– Где фараон? Где фараон и царица Мериамун? Смерть им! Наши первенцы умерли, как умерла рыба в Сихоре, когда его вода обратилась в кровь! Они умерли из-за проклятья, которое наслали на нас пророки апура, а фараон и его царица держат их народ в Кемете!

Люди увидели фараона Менепта, который трусливо прятался за двумя рядами дворцовой стражи, и царицу Мериамун, которая никого не боялась и молча стояла среди воплей беснующейся толпы. Прижимая к груди мертвого сына, она раздвинула стражей и вышла к толпе, глаза ее горели ярче царственного урея на ее челе.

– Прочь! – крикнула она. – Назад! Не фараон навлек на наш народ смерть, и не я! К нам тоже пришла смерть! – И она высоко подняла тело своего мертвого сына. – Виновата самозванка Хатор, которой вы поклоняетесь, эта многоликая сладкоголосая колдунья, вы все лишились разума от любви к ней. Из-за нее вы терпите все эти казни, она навлекла на всех нас смерть. Отомстите же ей, разрушьте ее храм, растерзайте ее и освободите Кемет от казней.

Толпа затихла, слушая ее, словно лев, готовящийся к прыжку, а стоявшие сзади напирали на них с криками: «Убейте их! Убейте фараона и царицу!» Их заглушили другие голоса: «Мы любим Хатор, а тебя ненавидим! Это ты навлекла на нас страшные казни, ты умрешь!»

Толпа вопила, орала, швыряла в стражников скамеечки для ног и камни. Один из толпы, высокий крепкий мужчина натянул тетиву лука, целясь прямо в грудь царице, и выпустил стрелу. Она заметила, как блеснул ее наконечник, и сделала то, чего не сделала бы ни одна другая женщина на свете: выставила перед собой мертвое тело сына, но не для того, чтобы защитить себя, нет, она выставила его, как воин выставляет перед собой щит. Стрела насквозь пронзила нежное тело ребенка и ранила Мериамун в грудь, от боли она выронила мертвого сына из рук.

Наблюдавший эту сцену Скиталец ужаснулся, за всю свою жизнь он не видел подобного поступка. Испустив леденящий кровь боевой клич ахейцев, Скиталец вспрыгнул на стол, и его золотые доспехи зазвенели. Бросив быстрый взгляд вокруг, он взял стрелу, натянул тетиву лука, который никто, кроме него, не мог согнуть, и выпустил стрелу, тетива пронзительно крикнула, точно ласточка в полете, и стрела, пролетев через весь роскошный пиршественный зал, вонзилась в грудь мужчины, который стрелял в царицу, пробила его латы и, вылетев с окровавленным оперением из спины, поразила того, кто стоял за ним, у того подкосились ноги, и оба упали, мертвые.

Толпа ошеломленно ахнула, но снова раздался пронзительный крик тетивы, снова завизжала летящая стрела и поразила того, кому была предназначена, пробив щит, который он выставил перед грудью.