Улыбки темного времени. Цикл историй - Оля Новая

– Ну, что, детки! Долг платежом красен! Тётя Клава помогала маме со мной сидеть, растила меня, пора и нам о ней подумать! Теперь ей и радость, и молоко, и мы навещать чаще станем! – бодро произнес Коля, утирая свободной рукой набежавшую слезу.

Света молча погладила его по плечу и нежно поцеловала его в щёку. Пусть и Мане с тётей Клавой будет счастье, как у неё!

«Мир такой огромный, такой вкусный и духовитый! Гул-то какой, радостный! Мой гул! Во всю Вселенную! А какие хлебные крошки нынче! Боги прислали, заботливые! И ведь дали мне имя! Теперь я Еффро-ссси-нья! Как самое ласкающее слух жужжание! Невероятно! А этот сладчайший пруд варенья на том, что Боги называют столом! Пир моего брюшка! Я здесь – как же чудесно!» – комнатная муха звонко зудела в пустой квартире и ликовала от счастья. Её маленького, мухиного счастья, заполняющего её целиком, до самого хоботка.

Вчера отец семейства хотел прибить её. Но муха с упоением вкушала дынный сок с огрызков после трапезы и не слышала о том, что её жизнь повисла на волоске. Не знала она и о том, что дети заступились за неё и попросили не убивать последнюю октябрьскую муху. Ведь у них давно не было домашнего питомца: старая кошка умерла, но заводить кого-то нового хозяева пока не решались. И тут она, муха, скрашивающая своим жизнерадостным зудением гулкую тишину их жилища. Так сказали дети. «Пап, она радостно зудит, она скрашивает нам жизнь!» – серьёзно заявил старший сын-школьник. «И она слушает всё, о чём я ей говорю! Летает за мной по всему дому! И даже иногда отвечает согласным жужжанием!» – трепетно добавила младшая дочка-сказочница. Отец усмехнулся, мол, вы ещё имя ей дайте! Дети задумались всерьёз. И через пять минут сказали, что муху зовут Ефросинья! Папа нахмурился и пошёл выносить мусор.

Теперь по любому поводу к мухе нежно обращались «Ефросинья, привет!», «Ефросинья, как дела?», «Ефросинья, послушай…» Муха слушала, и улыбалась про себя. Теперь она знала, как её зовут! И Боги говорят с ней, что-то сообщают, просят, делятся. Это ли не счастье?

Когда дома оставалась только мама, она ворчала на муху, сгоняя с еды в кастрюльках, или репетировала с ней серьёзные разговоры. Муха покорно перелетала с места на место и терпеливо выслушивала все мамины излияния. Мама выплескивала все свои переживания, шумно вдыхала воздух и делилась с мухой свежеприготовленным рагу или супом. Ефросинья радостно зудела и лакомилась предложенными кушаньями. После она непременно тщательно протирала лапки и умывалась. Мама довольно кивала – еда удалась! Все возвращались домой, и она с тёплой улыбкой подавала им обед.

Если же дома был один папа, он поначалу норовил пристукнуть их муху, но затем вспоминал о своих домашних и, сердито морщась, оставлял её в покое. Он работал за компьютером, и Ефросинья мирно летала рядом, нисколько не обижаясь на папины агрессивные нападки. Она наслаждалась светом монитора и норовила поползать по экрану. Папа нетерпеливо отгонял её, муха соглашалась и летала в комфортном для всех радиусе. Папа фыркал и принимался выговаривать Ефросинье всё, что хотел сказать своим сотрудникам и партнерам. Муха тяжко вздыхала, но принимала и этот груз. К её невесомым крылышкам не липли никакие земные тяготы. Она взлетала, и всё забывалось.

Веселей всего было с детьми. Они играли с ней, желали хорошего дня и даже звали с собой! Ефросинья слышала своё имя, произносимое много-много раз с ласковой и радостной интонацией, и летала с задорным, праздничным жужжанием. Дома сразу становилось как-то теплей. Заразительное веселье передавалось и маме с папой. Что за чудо, эта Ефросинья!

Вскоре наступили холода. Окна снаружи стали такими ледяными, что покрылись инеем и внутри, между оконных рам. Ефросинья стала грустной и вялой и подолгу смотрела сквозь ледяные стекла на улицу. Она вздыхала и вспоминала жаркое лето, вкусные огрызки, солнце и своих друзей. Когда дома никого не было, муха грустила и почти не летала. Однако стоило входной двери хлопнуть, как она оживала и принималась накручивать в воздухе круги и спирали. Ефросинья ликовала: с ней снова поговорят, возможно, угостят чем-то вкусным и, главное, назовут её по имени. Значит, она существует и для кого-то важна.

Члены семьи возвращались домой в разных настроениях, но муха была рада любому общению, это наполняло её дни даже тогда, когда аппетита почему-то совсем не было. Даже бурные реакции неприятия не смущали Ефросинью, ведь свои же! Мама с папой закатывали глаза, стоило ей оживиться и начать шумно зудеть в полёте. Однако они говорили с мухой и шутливо спрашивали, как прошел её день. Дети хлопали в ладоши и приветствовали её по имени, а ещё наперебой делились своими школьными и прочими новостями. Ефросинья слушала и представляла себе, какой же огромный мир там, снаружи, за стёклами и за входной дверью. Целая Вселенная радости, впечатлений, вкусных вещей! А она здесь, одна, сидит и ждёт, когда кто-то расскажет ей об этом веселье! Ждёт, а на дворе парят и кружатся волшебные белые мухи со сверкающими тельцами и крылышками. Всё белое и такое великолепное! Сказочный свет жёлтых фонарей отбрасывает синие тени на голубые сугробы, которые кажутся мухе огромными холмами и горами, за которыми её ждёт волшебная страна и море липкого, духовитого варенья. И какая-то неясная тоска пробирается в самое мухино нутро и приковывает её взгляд к окну. Она подлетает к подоконнику и сидит там, не чувствуя холода. Всё же, ведь как мечтательно и прекрасно там, где её нет!

Казалось, что теперь ничто не может оторвать Ефросинью от созерцания зимнего городского пейзажа сквозь оконные стёкла. Становилось всё холоднее, и ей уже не хотелось летать, как прежде. И даже на хлопок входной двери она реагировала всё реже. Дети заметили это первыми и расстроились. С криками «Ефросинья заболела!» они бежали на кухню и приносили своей мухе оттуда что-то вкусное. Ефросинья немного оживлялась, благодарно вкушая угощения, зудела пару раз для приличия и продолжала смотреть в окно. Родители, заметив перемены в поведении знакомой мухи, пытались деликатно поговорить детям о цикличности всего сущего на Земле, об уходе и расставании. Дети злились и убегали к себе в комнату.

Однако впереди были дни рождения детей, в двадцатых числах ноября, и все засуетились, готовясь к грядущим праздникам. Подарки, гости, угощения, игры и забавы – вот о чём теперь думало всё семейство. В день первого торжества мама доставала хрустальные бокалы из шкафа, слегка задевая их друг о друга, и они звонко и жизнерадостно дзынькали на всю квартиру. Дзынь услышала и Ефросинья. Что-то радостное и давно забытое встрепенулось в её груди. Собрав последние силы, она полетела на манящий её звук. Бокалы переливались в свете огней люстры, поблескивало столовое серебро, и в комнате пахло праздником и предвкушением чудес. Муха бодро пролетела несколько кругов вокруг стола, жужжа от удовольствия. Мама заметила её и в шутку дзынькнула ещё раз, пожелав Ефросинье здоровья. Муха заметно оживилась и подлетела поближе к магическому источнику этого звука. Дети вошли в комнату и заметили её пируэты с ликованием и гигиканьем. Ефросинья зажужжала так же бодро, как в прежние времена.

– Ефросинья, у нас праздник! Ты рада? И мы рады-рады! – девочка раскинула руки и принялась танцевать вокруг стола.