Мой старший брат Иешуа - Андрей Лазарчук

Случилось это за год до смерти Ирода.

Ирод добился мира. Стольких лет мира подряд не было ни до него, ни после него.

Ирод искоренил разбой. В последние десятилетия его царствования двери домов вновь перестали запираться, а добрые люди перестали бояться выходить из домов по ночам или ходить из города в город поодиночке.

Ирод расширил царство. Никогда Закон не властвовал на стольких землях – ни при Шауле, ни при Давиде, ни при мудрейшем блистательном Шломо.

Ирод построил города. Никто до него не создал таких прекрасных городов, как Себастия, Кесария Морская, Аполлония Суза, Бетания. Никто не построил и после – разве что Филипп; но Филипп построил только один город, хотя и имел больше времени.

Ирод построил и крепости, чтобы обезопасить земли. Он восстановил и усилил Масаду и Михвару, он поставил заново Александрион, Киприон, Гирканион, Иродион, Малату, Гамалу, Панею – и более двадцати малых крепостей и сторожевых башен; армия его была сильна и быстра; она восхищала даже врагов.

Ирод восстановил Храм. Он восстановил его в той силе и в том великолепии, которых хотел достичь блистательный Шломо, но не смог.

Ирод спас свой народ в голодные годы. Он буквально из своих рук выкормил его…

Такое не прощается. Ненависть к царю крепла год от года и наконец охватила всех. Невозможно было найти хоть кого-нибудь, кто не желал бы Ироду скорейшей мучительнейшей смерти. И, конечно, никто не способен выжить, когда его так ненавидят.

Оронт поселился в Себастии под чужой личиной и немедленно протянул во дворец свои руки и глаза. Картина, увиденная им, была страшна.

Ирода было не спасти. Медленный яд проник в его кости, в костный мозг и в селезенку. Черная желчь разливалась по телу. Царь похудел; в чертах лица крылась смерть. Кожа его, и прежде смуглая, стала темной и истончилась. Слабость и дрожь в руках приводили его в бешенство; он начинал кричать и уже не мог остановиться. Никто не может знать, какими чудовищами он видел в часы затмения своих домочадцев…

Антигона вдруг оказалась самой приближенной к нему. Она всегда была рядом, всегда помогала, говорила умные и успокаивающие слова. Он звал ее, а не кого-либо из жен, когда неутоляемая боль охватывала тело и нужно было в кого-нибудь вцепиться и переждать.

Антипатр, теперь уже царь и соправитель, уехал в Рим улаживать чрезвычайно нелепый казус, произошедший по вине Шломит, тогда еще незамужней любвевзыскующей вдовы, и одного эдомского царька, который не захотел менять веру. Все это тянулось не один год, привело к небольшой войне и в конце концов попало на суд кесарю Октавиану Августу. Антипатр провел защиту блестяще, доказал, что Ирод был оклеветан и что Августу предоставили ложные сведения как о причине войны, так и о жертвах и разрушениях (реально погибло двадцать человек; царь же Скилла – кажется, так его звали – в письме к Августу заявил о двадцати тысячах погибших; Август вначале разгневался на Ирода, а когда узнал правду – на Скиллу; более всего Августа гневила заведомая ложь – и он мог простить все что угодно, только не ее); внезапно он получил сразу несколько писем, в которых тайные друзья советовали ему скрыться или хотя бы как можно дольше тянуть с возвращением в Себастию. Разумеется, Антипатр немедленно начал собираться домой, поскольку негоже царю в смутные времена пребывать где-то не там. И тут пришло письмо от Ирода, где ему прямо предписывалось вернуться.

В порту Кесарии Антипатр был арестован и под сильной стражей препровожден в Иерушалайм. Там состоялся очень странный суд над ним – в присутствии сирийского наместника консула Вара.

Оронт объясняет странности суда и некоторых последующих событий тем, что Ирод прозрел, но только на один глаз. Он понял, что кто-то целенаправленно истребляет его род, но решил, что это делают римляне руками своих ставленников. Поэтому он вывел из-под удара Антипатра, заключив его как бы до казни в крепость Антонион, что в черте Иерушалайма (к дожидающемуся смерти узнику не станут подсылать убийцу с кинжалом или ядом, не так ли?), а римлянам предъявить малодостойного, но хитрого и осторожного Антипу, выправив завещание и назначив его единственным наследником. Что ж, если бы дело было бы действительно в римлянах, то план Ирода был бы великолепен; более того, он полностью бы удался.

Но увы, Ирод заблуждался. Опасность исходила не из Рима.

Стремительно умерла Мальфиса, вернувшая было себе расположение царя. Ни с того ни с сего у нее начались кровотечения, и буквально за семь дней вся кровь вытекла из нее. С похожей болезнью слегла Клеопатра, но выжила. Наверное, она вовремя, едва почувствовав недомогание, уехала в Себастию…

Почему Оронт понял, что следующими целями Антигоны будут жена и наложница Антипатра? Только потому, что заставил себя думать, как она. Целью Антигоны была не власть, не богатство и вообще не приобретение; целью ее была месть, гибель всех чад и домочадцев, и выжженные всходы. Сам Ирод должен был умереть у нее на руках, в последний час перед смертью узнав, кто истребил его род, разрушил царство и убил его самого…

Умрет ли следом она сама, Антигону совершенно не волновало.

Ах, да. Я забыла сказать. И младшая Мариамна, и наложница – обе ждали детей. Наложница раньше, Мариамна пятью месяцами позже.

Наложницу звали Эстер, но Оронт велел звать ее Деборой. Так Деборой она навсегда и осталась, и передала свое имя мне.

Думаю, что исчезновение Эстер-Деборы встревожило Антигону, но не остановило. Остановить ее могло только слоновое копье.

Я видела однажды, как старую львицу пробило копьем насквозь и пригвоздило к пню, и как она, изогнувшись, перегрызла древко и бросилась на загонщиков. Ею тоже двигала только месть.

Это происходило на том стадионе, где Ирод когда-то устраивал соревнования борцов и турниры поэтов. Потом стадион сожгли. Он горел, не переставая, четыре дня.

Сам Оронт не смел показаться во дворце, даже приняв чужую личину, но встретился с несколькими нужными людьми в Нижнем городе. Этот последний год своей жизни Ирод по большей части проводил в нелюбимом Иерушалайме, а не в милой сердцу Себастии; с одной стороны, Оронту это было на руку, в Иерушалайме было проще затеряться, а в здешнем дворце у него было больше надежных людей среди старых слуг и рабов; с другой – в Себастии он мог рассчитывать на помощь знатных самаритян, которые все еще были крайне расположены к царю; здесь такого мощного рычага у него не было.

Не знаю, правда ли он так думал или же просто оправдывал себя за недостаточное рвение, но, по его словам, спасти самого Ирода было уже нельзя. Может быть, если бы ранней весной убить Антигону и начать лечение царя, еще были бы шансы на успех; но уже летом царь был обречен. Антигона искусно провела отравление: одни ее яды медленно разрушали печень, другие – портили кровь, третьи – делали так, что простые болезни становились смертельными. Все это нарастало постепенно, могучий организм сопротивлялся долго, но когда сломался, то сломался весь. И теперь уже можно было поосторожничать, спрятать яды, долго не появляться, сказавшись больной – а Ирод уже сам искал ее общества и ее мудрых и глубоких бесед, ах, как она была умна, серьезна, тонка и обольстительна… Нет, спасти Ирода возможности не было, повторял Оронт, должно быть, убеждая себя. И можно было только не дать восторжествовать Антигоне. И не дать рухнуть царству.