Восстановление нации - Казимир Валишевский

Чернь продолжала оставаться жертвой, и с этой стороны трактат вызвал двойной поток эмиграции, направлявшийся на восток, к левому берегу Днепра, и на север, к московской территории. Уже на другой день после события тысяча казаков, из острожского полка, просила у царя позволения поселиться в окрестностях Путивля и Белгорода. Стараясь в это время заселить берега, частью пустынные, Дона, Сосны и Оскола, Алексей хотел сначала направить на эти места наплыв явившихся к нему колонов; однако позже он уже позволил устраивать более к западу или более к югу многочисленные слободы, из которых некоторые вскоре обратились в населенные местечки и города.

Хмельницкий завирался по обыкновению своему, говоря о том, будто он направится на Москву со своими войсками, в то же время отправив к Потоцкому письмо с протестом против выраженной им преданности, а султану – уверение в своей верности, не оставляя при этом ни химерических мечтаний о наследственном великокняжестве, ни своих проектов, относящихся к Молдавии. Так как казаки продолжали волноваться, он решил занять их в Молдавии, где Лупул медлил оказать честь его исканиям. Во второй раз уже Тимофей отправился в Яссы с многочисленным отрядом, и, когда Калиновский, другой побежденный при Крутой Балке, пересек ему дорогу с маленьким отрядом, он истребил всех поляков.

Благодаря этому, он мог жениться на прекрасной Домне Розанде, но принудил отца к новым отречениям. Хмельницкий притворился, будто бы он был чужд этому событию, послал извинительное письмо королю и занялся выкупом для татар поляков, взятых в плен благодаря поражению Калиновского. Армия Берестечка была уже распущена, Польше угрожал разрыв со Швецией, и король был вынужден послать в Украйну не войска, которые отомстили бы за это новое оскорбление, а комиссаров, которые должны были удовлетвориться извинениями гетмана. Но они даже не получили и этого удовлетворения: еще до приезда их гетман переменил свое решение. Когда поляки заговорили о милости, он поднес им обнаженную саблю под нос и сказал: «Вы милостивы! Это я был милостив по отношению к вам, так как мог бы загнать вас за Рим». В это время (6 декабря 1652 года) казацкая депутация с военным судьею Самуилом Богдановым во главе уже находилась в Москве с предложениями, которым был оказан на этот раз лучший прием. Избавившись от забот о внутреннем порядке, Алексей уже мог теперь помериться силами с Польшею.

Хмельницкий, правда, не остановился еще на мысли о безусловном подчинении, единственном условии, которого требовали в Кремле, и потому переговоры еще тянулись. Но обстоятельства послужили вскоре к тому, что последние колебания гетмана исчезли. Его сын, женившись на Домне Розанде, задумал покорить Валахию. Весною 1653 года гетман оказал ему поддержку. Но валахский господарь, Матфей Бессараба, добыл себе подмогу от князя Трансильвании, Ракочи, и предприятие потерпело неудачу. Тимофей вынужден был спасаться в Украйну, испытав полное поражение. В то же время прибыло 15 000 поляков под начальством очень искусного полководца, успевшего себя уже проявить в прошлом, Стефана Чарнецкого, за которым следовал король. Со всех сторон получались предложения о помощи. Молдавия, Валахия, Трансильвания, Турция и даже татары хотели теперь содействовать поражению неутомимого воина, который, совершенно не зная окружавших его людей, наталкивался на крайнюю сложность интересов, неожиданно для него объединившихся против его страны.

Видя, что погибает, Хмельницкий в августе 1653 года направил к царю, при посредстве патриарха Никона, слезную просьбу. Он почти отдавал себя в распоряжение царя. Забывая свои польские симпатии и, кроме того, уже давно подстрекаемый в этом направлении московскими агентами, Выховский сам поддержал просьбу своего главы. С января 1652 года этот вопрос был передан Земскому собору, и потом, поддерживаемый другими восточными прелатами, иерусалимский патриарх Паисий постоянно убеждал его принять решение, согласное с общими желаниями православного Востока. При наличии побед Хмельницкого, при неудачах испытанных турками в их войне с Венецией, возникала надежда на полное освобождение христианских народов, порабощенных исламом. Средства, казалось, иссякали у казаков и у поляков, впереди была перспектива конфликта со Швецией, который сулил в будущем разделить силы республики, все это при закончившейся реорганизации московской армии создавало теперь ряд обстоятельств, одинаково благоприятных для вмешательства Москвы, которая так долго медлила.

Московская дипломатия со своей стороны заботилась о том, чтобы придумать мотивы для разрыва с Польшею, непрестанно изливаясь в жалобах, несколько, впрочем, по-детски, по поводу оскорбительных памфлетов, изданных в Варшаве, или по поводу некоторых упущений в обычном формуляре сношений между обеими странами. С начала 1653 года принципиальное вмешательство было принято в царских советах, формально только был созван в октябре новый Земский собор, и, не ожидая его решений, Алексей послал уже в сентябре к Хмельницкому стольника Стрешнева и дьяка Бередкина для получения от казаков знаков подчинения и вручения им задатка в счет того жалованья, которое они должны были отныне получать.

Хмельницкий ответил изъявлениями благодарности и излиянием чувств. Он был далек еще, однако, чтобы приписывать создавшейся таким образом связи между Украйною и Московским государством то значение, которое ей придавали в самой Москве. Гетман думал обойтись с царем так, как он обходился до сих пор с двумя другими номинальными государями, натравливая их друг на друга и играя всеми тремя. Ему не хотелось также упускать Молдавии. Но пора его побед уже миновала. Направляясь к Сочаве со своими казаками и с татарами, которых ему удалось убедить отправиться с ним, но которые, играя с ним также двойную игру, под шумок вели переговоры с поляками, он встретил по дороге тело своего сына Тимофея, только что умершего от ран. Продолжая свой путь, в октябре 1653 года он столкнулся под Звонецем (в окрестностях Каменца), с объединенной армией поляков, валахов и венгерцев, под личным предводительством польского короля, был еще раз выпущен ханом, и в декабре очутился в Чигирине, где встретился с посланными Алексея, Бутурлиным, Алферьевым и Лопухиным, прибывшими не для переговоров с ним, как он наивно воображал, но для того, чтобы взять в свое подданство Украйну.

Он сделал вид, что всегда остается господином своего слова, созвал советы, организовал нечто вроде плебисцита по вопросу о том, какому из государей, королю ли Польши или султану, крымскому ли хану или царю отдадут казаки предпочтение, и прочитал даже «народу» проект предполагаемого договора с Москвою для защиты их общих свобод. Но посланные Алексея уже успели заручиться присягами самодержавному царю, который, как говорили они, не похож на польского короля в обращении со своими подданными. Самуил Богданов и переяславский полковник Тетеря отправились в Москву и должны были в марте 1654 года удовольствоваться жалованною грамотою, показавшейся при данных обстоятельствах, впрочем, очень щедрой. Оригинал этого документа, кажется, потерян, но протокол прений, предшествовавших редакции, и последующая хартия, которая в 1659 году воспроизводила, по-видимому, ее сущность, дают нам достаточно полное о ней представление. Прежде чем будет покончено с поляками, Алексей считал нужным сохранить хорошие отношения с казаками; он им представил, по крайней мере на бумаге, подтверждение их старых прав и свобод, понимая под ними юридическую автономию, свободное избрание гетмана после смерти Хмельницкого и годовое жалованье в 1 800 000 флоринов зарегистрированным, число которых он соглашался довести до шестидесяти тысяч.