Тополиный пух - Фридрих Незнанский

Александр Борисович взглянул на часы: половина четвертого. Говорят, что где-то в это время или чуть позже у профессиональных писателей заканчивается рабочий день за столом, и их можно отрывать для светских бесед, встреч и вечерних развлечений. И он набрал номер телефона.

Снова женский голос, но уже другой, помягче или помоложе, спросил, кто звонит. Турецкий представился и добавил, что уже успел объяснить свою нужду в разговоре с другой женщиной, в московской квартире. В трубке послышался смех, и Александр Борисович услышал крик: «Пап, это тебя!»

— Слушаю вас, — раздался тягучий, чуть гнусавый голос — ну, точно, говорят же, что он жуткий зануда!

Турецкий еще раз все подробно объяснил, добавив, что к Семену Аркадьевичу он решил обратиться за консультацией не только как к известному и уважаемому писателю, но и как к ученому, новые исторические концепции которого представляют большой общественный, да и чисто познавательный интерес. И подумал мельком: какая удача, что успел-таки как-то прочитать одну из его книжек. Не дай бог, спросит, будет хоть что ответить.

Очевидно, упоминание Турецким о научной стороне вопроса оказало благотворное влияние на зануду. Он помолчал, раздумывая, и сообщил, что готов встретиться, да вот только как со временем? Первая половина дня у него занята плотно, разве что во второй? А как срочно требуется?

Александр Борисович ответил, что готов приехать прямо сегодня, это же недалеко, а у него своя машина.

И снова у писателя, кажется, появились какие-то свои соображения. Он сказал, что готов продиктовать адрес и ждет к обеду. А вот это уже было интересно. Об обеде как раз Турецкий и не думал, так что очень было бы кстати. И через пятнадцать минут, сунув в карман копию машинописной статьи «Требуется палач», он уже мчался в сторону Ленинского проспекта и дальше, на Киевское шоссе.

Семен Аркадьевич, вопреки представлениям Турецкого, оказался человеком далеко не старым. Время отложило свой отпечаток на его лице, напоминающем вынутый из бочки большой и слегка помятый соленый огурец. Почему такая ассоциация? А возможно, из-за вислого носа, своей окраской определенно указывающего на гастрономические привязанности его обладателя. И с выпивкой он явно не враждовал.

Прежде чем пройти к столу, который неторопливо накрывала, как успел заметить Александр Борисович, весьма и весьма недурственная женщина лет тридцати с небольшим, с любопытством поглядывающая в его сторону, Семен Аркадьевич предложил своему неожиданному гостю немного прогуляться по участку, утопавшему в густом кустарнике, между кущами которого была выложена дорожка из красного кирпича. Давно выложена, кирпич уже успел местами развалиться и прорасти травой.

Турецкий, пока ехал, продумал разговор, но решил ничего не сочинять, не врать, а пустить дело на самотек — как получится, так, в конце концов, и получится. Единственное, что он подготовил, — это изложение преамбулы. Она не должна пугать писателя, не должна настораживать, что вот, мол, его призывают как бы к предательству коллег. Вовсе нет, и больше того, предлагается эту встречу и этот разговор вообще оставить как бы тет-а-тет, и никого о них не информировать. Просто нужен дельный совет по поводу одного опубликованного материала. Где, когда— это потом. Это не для преамбулы.

Не мог бы он, скажем, подсказать, кого из его знакомых литераторов, может быть, критиков, литературоведов пригласить для проведения лексической экспертизы, возможного установления авторства и так далее. Почему такие вопросы именно к нему? А потому, что Турецкий искренне считает его умным человеком, чьи взгляды на историческое развитие России Александру Борисовичу очень импонируют. Ну и так далее, в том же духе. А когда консенсус уже будет в какой-то мере достигнут, вот тут и положить перед ним оригинал статьи анонимного автора. И объяснить, чем вызван столь пристальный интерес к ней со стороны Генеральной прокуратуры. Подобное сведение счетов, если такова была основная задача публикации, ведь не самый красивый, да и умный, честно говоря, способ критики. Если автор по-прежнему боится, его можно успокоить, что в обиду никто его не даст. А если это — чистое злопыхательство, оно должно быть наказуемо по закону. Кстати, невредно будет рассказать Семену Аркадьевичу и о встрече с главным редактором, а также о том впечатлении, которое тот оставил у Турецкого. Тест, так сказать, на вшивость: обидится — одно, а мнения совпадут — совсем другое.

Словом, Александр Борисович провел с самим собой репетицию, но писатель оказался хитрее, что ли, или прозорливее. Так что и никакая преамбула не потребовалась.

— А ведь я примерно догадываюсь, зачем вы ко мне пожаловали, Александр Борисович, — без всякого ехидства сказал он, когда они отошли подальше от дома. — Это ведь вы посещали нашего главного, верно? И список членов редколлегии забрали. Значит, продолжаете копать? Это в связи со злополучным «Палачом», так надо понимать?

— Я ж говорил вам, что приятно иметь дело с умным человеком! — искренне воскликнул Турецкий. — А я все думал, подходы искал.

— И долго искали? — засмеялся тот.

— Да вот пока перевернул в общей сложности порядка полтысячи уголовных дел, листал другие материалы и еще к вам ехал. Нет, пожалуй, когда выбирал, к кому первому из членов редколлегии напроситься в гости. И, поверьте, это был у меня не самый легкий выбор, говорю вам совершенно честно.

— Во как! Это, значит, я первый удостоен чести? А почему, позвольте полюбопытствовать? А-а, вы ж сказали — по алфавиту, а моя фамилия первая в списке?

— А вот это обстоятельство как раз не играло никакой роли. Тут другая загадка! — Турецкий многозначительно поднял палец. — Скорее, психологическая.

— Ну-ну, чрезвычайно интересно!

— Семен Аркадьевич, только давайте договоримся так: если вам покажется мое присутствие неприятным, вы мне сразу скажете, и я не стану больше вас беспокоить, немедленно уеду и попрошу забыть о нашей встрече, хорошо? Это, как говорится, не для протокола, разговор сугубо между нами, и мне действительно нужен ваш совет. В котором вы имеете полное право мне отказать, и я не обижусь. Но напомню, что любой совет тем и хорош, что его можно либо принять, либо безболезненно отвергнуть. Если вы согласны, я поясню ситуацию.

— Согласен, согласен, не теряйте своего дорогого времени, а то Люба сейчас позовет нас, а за столом я попрошу вас говорить только на отвлеченные темы. Моя работа — это табу для домашних. Но позволю себе еще один вопрос: как вам наш главный?

— Честно? — вырвалось у Турецкого.

— Ну, дорогой мой, — писатель даже руками развел, — вы же только что сами меня уверяли…

— Простите, — засмеялся Турецкий, — очень такое… — Он сморщил лицо и отрицательно потряс головой.

— Ну и правильно, — спокойно согласился писатель, — реакция нормального, здорового человека. Вы ведь причастны к журналистике?

— Откуда это вам известно?

— Так ведь Эдгар уже собирал нас для экстренной информации.