Змей из райского сада - Елена Ларина

Вооружившись списком всех возможных мест, где продавались картины, я отправилась проводить маркетинг-разведку. Мне повезло. Я нашла подборку адресов в первой же антикварной лавке на Маркет-стрит. Художественных салонов в Сан-Франциско оказалось много. Но сама я не смогла бы найти их ни за что в жизни. Располагались они совершенно не так, как обычные магазины. Какие-то располагались на высоких этажах небоскребов среди офисов и клерков в белых рубашках. Какие-то оказались в частных домах у побережья. Задача моя была проста: походить, посмотреть, какие картины за сколько продаются. Что ценится выше. Но куда бы я ни зашла, реалисты отсутствовали как класс. Спросом пользовались лишь интерьерная живопись, абстракция и вульгарный романтизм вроде золотого заката над розовым морем.

Я же носила с собой на подрамнике новое творение Чургулии, которое лично у меня вызывало очень противоречивые чувства. То, что картина эта ему удалась, сомнений не было. А удалась она ему потому, что, рисуя ее, он был абсолютно искренен. И настроение ее было настоящим. Женщина на картине так и не показала своего лица. Складки ее кожаного плаща блестели. Она должна была вот-вот обернуться. Но рука, которой она заправляла за ухо прядь волос, полностью скрывала ее профиль. Зато на переднем плане появилась пушистая и круглая голова ребенка с нежными просвечивающими ушами и уютными складочками на шее. Он тоже стоял к зрителю спиной и глядел, как мучительно удаляется от него нерешительная женщина. Смотреть на все это было страшно. Но и оторваться невозможно.

Я точно знала, что кому-то картина эта покажется бесценной. Как мне. За нее я простила вчера Чургулии все, что не давало мне покоя последнее время.

Вот только пока что ее картину у меня не брали. Три раза мне вежливо отказали по причине этой самой мрачности.

Когда я вернулась, мужа моего дома не было. Есть я не стала. Решила его подождать. Хорошо, что мне хватило выдержки не варить надоевшую до одури разноцветную «пасту», то бишь итальянскую лапшу, до возвращения Чургулии домой. А то бы она давно превратилась в несъедобное воронье гнездо.

Он пришел к полуночи. И от еды отказался. Ужинал в ресторане с галерейщиком Крисом Нортоном, который оставил ему визитку еще во время нашего пребывания в гостях у Эрика Хойзингтона. Теперь Чургулия решил заняться продажей своей картины самостоятельно.

Ночь не принесла нам ничего, кроме неприятного разговора. Мы долго ворочались на матрасе, который одолжил нам Денис.

— Ева, почему мы не можем сказать друг другу правду? — в конце концов выдал Чургулия, решительно перевернувшись на спину и заложив руки за голову.

— О какой такой правде ты говоришь? — я повернулась к нему лицом и оперлась подбородком на руку. — Я же ничего от тебя не скрываю.

— Я о другом. Только попробуй выслушать то, что я скажу без скандалов и обид. — И он посмотрел на меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. — Твое присутствие здесь усложняет мои задачи. Я все время должен о тебе думать: что ты ждешь, что у тебя нет денег, что ты без меня не ела, что ты хочешь купить себе туфли. Я абсолютно несвободен. Понимаешь? Меня пригласили поехать на яхте. И решать надо было прямо на месте. Там важные люди. Крис Нортон… Мне надо было поехать! Но я не мог. Потому что тебя не предупредил.

— Ты мог бы мне позвонить… — неуверенно сказала я.

— Это унизительно для меня! — Он резко сел на постели. — Как будто я отпрашиваюсь у жены! Как маленький!

— Извини, что я есть… — ответила я ядовито и повернулась на другой бок. — В следующий раз поезжай. Считай, что теперь я в курсе, что ты можешь куда-то пропасть. Спокойной ночи!

— Давай-ка решим так. Если денег хватит хоть на один билет — ты сразу же полетишь домой.

— Ну и прекрасно, вот и полечу! — огрызнулась я, глотая навернувшиеся слезы.

— Вот и полетишь! — и он тоже повернулся ко мне спиной.

Но с деньгами стало только хуже. Чургулия собственноручно занялся связями с общественностью и о хлебе насущном беспокоиться перестал. Он не рисовал больше на улице. Он устраивал свою судьбу. А на ужин его частенько приглашали какие-то неизвестные мне знакомые. Меня ему брать с собой было неудобно, потому что приглашение получал только он.

Кофе у меня закончился. Утро начиналось со страданий.

Теперь кофейком меня угощал Денис. С часу до трех у него был большой перерыв между репетициями. Мы встречались в кафе Опера-хауз недалеко от театра, где все официанты в промежутках между выполнением заказов пели известные арии из опер. Я пила капуччино, уповая на калорийную сытность молочной пены. Дениска со своей украинской щедростью иногда заставлял меня съесть пирожное. Это было самое большое удовольствие из тех, которыми награждала меня Америка.

— Денис, я попала в какую-то мышеловку, — пожаловалась я ему. — Мне срочно надо найти работу. Как думаешь, куда меня могут взять?

— Может быть, няней? — предположил он, неуверенно пожав плечами. Ему с его профессией никогда и в голову не приходило, что можно искать какую-то работу не по специальности. — В русскую семью.

— Я детей никогда близко не видела, — с ужасом сказала я. — Я их вообще боюсь.

— Официанткой? — недоверчиво посмотрел он на меня.

— Я боюсь, что я чего-нибудь не пойму.

— Ой, слушай, я когда только приехал сюда, по-английски ужасно говорил. Обедал в ресторанчике. Счет попросил. Официант был такой красивый парень, итальянец. И смотрю — он пропал куда-то. Нет его и нет. Мне уже убегать пора. Сижу, башкой кручу. Вдруг — бах, он появляется и несет мне на подносе бокал с молоком. Это еще что, говорю. Счет давай, «билт»! А он так покраснел. Мне показалось, говорит, вы сказали «милк». А у нас не было. Я напротив в магазин бегал… Я ржал. Чуть не умер. Так и ты, чего-нибудь не то еще принесешь. Выгонят к едрене фене. Даже не знаю…

— Мне бы по специальности… Она у меня молчаливая. Но работаю я руками неплохо. Может, в мастерские какие… художественные.

— А в театре? Как я не подумал! Евочка, я узнаю. Там же постоянно чего-то делают! Декорации там, костюмы. Сегодня же узнаю. — Он с энтузиазмом тряхнул белой челкой, потер руки и молодецки похлопал меня по плечу. — Ничего, не тужи! Что-нибудь придумаем! Где наша не пропадала!

За океаном судьба улыбнулась мне впервые. И улыбнулась она губами Дениса. Он устроил меня в театральные мастерские. Все-таки Денис был солистом балета. Он танцевал принца, а глава пошивочного цеха седовласая Кэтрин Бэтчелер была его ярой поклонницей. Он передал меня ей с рук на руки и, склонившись к ее украшенному массивной клипсой уху, как мог, объяснил мою щекотливую ситуацию. Она слушала его и, глядя на меня, сосредоточенно кивала. Кэтрин было около шестидесяти, она улыбалась мне восторженно, ловя круглыми очками отсветы ламп дневного света, и вела за собой через просторные залы костюмерных.

Труд мне предстоял совершенно неквалифицированный. Но двадцатку в день я гарантированно имела. Вместе с китайским парнишкой Нао мы перетаскивали на середину зала громадные рулоны с вишневым бархатом, разматывали их в четыре руки по всему полу и раскладывали на них лекала. Потом приходил Рэй, наш непосредственный контролер и разрешал нам резать. Все оставшееся время я кромсала бархат. К концу дня мне казалось, что бархат сделан из листового железа. И все-таки я работала по специальности. Здесь я почувствовала, что ко мне возвращаются силы. Люди, которые здесь работали, были мне понятны и знакомы.