Наше величество Змей Горыныч - Ирина Боброва

Додоля Ивановна, лебедь белая, всем была хороша. Стан стройный, лик белый, брови собольи. Весела, умна, пригожа – вот только девичьей скромностью продолжить этот ряд язык не поворачивался. О скромности Додоле никто и никогда не рассказывал, а когда спохватились, вздумали просветить богиню, то Додолюшка лобик наморщила и спросила в большом удивлении:

– Скромность? Это што за зверь такой?

На том моральное воспитание девицы и закончилось. В устоях своих Доля-Додоля была расплывчата, а в связях так и вообще неразборчива. И по этой причине Лада-мать была против такой невестушки, и Сварог, значит, тоже, что, памятуя о характере их супружеских отношений, было естественно.

Но Перун не сдавался и, желая сломить родительский запрет, орал дурниной: «Додолю Ивановну хочу!!!» И так три часа без перерыва, ни на мгновение не умолкая. На большее родителей не хватило – нервы не выдержали. Дали благословение Лада и Сварог горластому сыну да удалились в родовое дупло, почесывая уши.

И вот сейчас накрывали длинные столы, ожидая гостей на свадебный пир. По этой причине сильно Власом-Велесом заниматься было некому. Но царевич Власий о том не переживал. Пошел он к корове Зимун в золоченые хоромы, припал к коровьему боку да вздохнул счастливо – будто дома вдруг оказался. Душа его легче да счастливее стала, а в теле заметно прибавилось силы.

И корова Зимун тоже встрече с сыном возрадовалась, из сосцов ее потекло не молоко, а сливки двадцати пяти процентов жирности, чему жители поднебесной очень рады были.

Повидавшись с биологической матерью, пошел Власий погулять по райскому саду. Много чудес и диковин было в том саду, но казалось ему, будто все это он уже видел. Знакомо все и привычно. Только что спокойствие радостное на душе в новинку ему, да воздух пьянит, будто мед крепкий. Посмотрел на цветы царевич Власий, винограда попробовал и яблок молодильных. Яблочки ему показались кисловатыми, надкусил – сморщился да сплюнул. Эх, в Лукоморье яблочки – не чета этим полукультуркам! Садовые, белый налив! И все-то Власию в Ирие не так, и все в саду райском не по нему. Но подумать об этом было некогда – на свадебный пир позвали.

Угощение на свадьбу знатное приготовили, сурица и меды пенные рекой лились. Жених во главе стола восседал, сияя от радости во все лицо златозубой улыбкой. А невеста его Додолюшка стреляла блестящими глазами по сторонам, и чаще всего ее похотливый взгляд на Власий останавливался. Ярила и Уд, видя это, ухмылялись в рукава да подливали невесте пенного меда. Они намешали в Додолино питье трав, возбуждающих любовный жар, а теперь вот с предвкушением ждали результата. Никак озорники от шутки нехорошей удержаться не могли!

Наступил тот момент, когда «горько!» кричать начали. Встал Перун, и Додоля встала. Только не к мужу законному новобрачная повернула свой лик, а прямо по столу к Власию поползла. Тут Перун Медноголовый прозрел, характер супруги лучше понимать стал. Схватил он Додолю за то место, которым она к нему повернута была, на скамью усадил, а сам лицо сопернику бить кинулся. И правильно – что за свадьба без драки?

Братья в разбирательство включились с радостью, усиливая переполох да шум, разняли драчунов. Взмолился тут Власий, обращаясь к Сварогу:

– Отпусти ты меня, царь небесный, домой, в Лукоморье! Я скотьим богом быть не отказываюсь, но дома сердце мое осталось! Все в саду райском Ирие и знакомо мне, и в то же время чуждо! Тоска меня здесь берет.

– Ну что ж, – Сварог кашлянул, неодобрительно посмотрел на Додолю – та все еще глазками маслеными на скотьего бога поглядывала – и в просьбе Власию не отказал. – Иди к людям, раз уж ты в этом видишь и понимаешь свое счастье. Только запомни вот что: ежели ты в обличье зверином разумное существо жизни лишишь, то навсегда зверем останешься.

Поклонился Власий Сварогу, Ладе-матери и остальным богам да домой отправился.

Эх, в гостях хорошо, а дома лучше! Так думал Власий, оказавшись в родном Городище. Шел он по улочке, с горожанами здоровался, словом-другим перемолвиться останавливался. Всех знал он и любил, в этом Городище выросши с малолетства. И его все знали да любили. И сам Городище ему лучше райского сада казался, красивее во много раз. И когда на коровьей лепешке нога заскользила, ругаться Власий-царевич не стал, спокойно навоз отряхнул да продолжил свой путь к царскому терему. Домой поспел аккурат к обеду.

Сидел он за столом, пищу привычную ел с удовольствием. А сестрицы знай тарелки ему пододвигали, на братов аппетит нарадоваться не могли. Они болтали не умолкая, и Власий вдруг отметил, что сегодня болтовня сестриц ему приятна, а сами сестрицы докуками не кажутся, напротив, милы да веселы.

Елена Прекрасная ела мало, что птичка поклевывала. Остальные мясо зубами грызли, а она ножичком золотым крохи от куска отковыривала да устами сахарными с двузубца снимала, аккуратно при этом манерничая. Двузубец тот вилкой звался, за него царь Вавила купцу Садко большие деньги заплатил. По совести сказать, царь-батюшка и больше бы отдал, так сильно его допекла младшенькая политесом да манерностью. Целый месяц на свой махонький кулачок наматывала отцовские нервы, выпрашивая столовые приборы. По приличиям, оказывается, нельзя даме благородной рот за едой широко разевать, а ложку деревянную иначе в рот не засунешь. И так же достала, что царь купил-таки прибор тот столовый для нее. Если б раньше знать, как зубец тот да ножичек выглядят, то свои бы умельцы сделали, но ни кузнецы, ни ювелирных дел мастера такого прибора столового никогда не видели.

И вот теперь, состроив манерную мордочку, Еленушка следующий кусочек отпилила, губами с вилки сняла да прожевала. Потом ротик полотенцем утерла и взяла со стола махонькую остро заточенную щепочку. Прежде чем кашу пшенную с маслом да медом откушать, давай в зубах этой щепочкой ковыряться. Щепки эти зубочистками назывались и, по словам Елены Прекрасной, были очень полезны для здоровья. Бояре поначалу над Еленушкой посмеивались, но, когда воевода Потап глянул люто, прекратили. О том, что Потап по младшей царевне сохнет, знали все, кроме самого Потапа.

Потапа воеводой назначили, когда он совсем юным был – и двенадцати годов ему тогда не исполнилось. Назначили потому, что обнаружились у него большие способности к стратегии и тактике и ум государственного масштаба. Помимо ума отличался Потап богатырской силой и телосложение имел соответствующее. Плечи – косая сажень, сила богатырская, в бою, конном ли, пешем, равных Потапу не было. По праву звание высокое носил и не кичился своим положением. С лица он красавцем не был, но и уродливостью тоже не отличался. А что лицо его грубое, будто из дерева топором вытесано, да в шрамах – то для богатыря не помеха, а, напротив, достоинство. Одежду Потап носил простую, по-военному сдержанную, не фасонистую. Рубаха да порты, сапоги крепкие да кольчуга с перевязью. И меч неизменно при нем. Сосредоточен и серьезен муж сей – ни тебе движений лишних, ни жестов размашистых. Если беседа дел военных или государственных не касалась, то и слова лишнего не вымолвит.

Марья Искусница тоже зубочистку в руках вертела, но по причине, не имевшей никакого отношения к политесу и манерности. Она на поверхности каши чертила что-то непонятное, опять, наверное, конструкцию какую-нибудь придумала. И так Марьюшка была погружена в свое дело, что будто и не слышала ничего вокруг и не видела.