Ленинград-43 - Влад Савин

Мори еще раз посмотрел на карту, снова оценивая уже увиденное. Несведущему человеку мешанина красных, черных и синих линий, обилие надписей и вклейки таблиц показались бы бессмыслицей — но потомственный воин, самурай, на время оттеснивший боевого морского офицера, без труда вычленял главное — даже не саму боевую задачу, а красоту и проработанность замысла. Проявление высочайшего совершенства, сравнимое, пожалуй, лишь с идеальной законченностью Меча.

Обмануть врага. Опередить врага. Направить врага на ложный путь.

Там, где ты слаб — демонстрировать силу, оберегая себя без боя.

Там, где ты силен — показать свою слабость, провоцируя противника на выпад.

И ударить, стремительно и неотвратимо. В тот самый момент, когда враг не ждет твоего удара, когда он еще только строит свои планы. Когда ему еще кажется, что он переиграл тебя, сломил тебя. Когда он сам готовится нанести решающий удар.

Так взлетает катана самурая, стоящего к врагу спиной. И враг умирает, не успев даже понять, что он уже мертв. Когда ему кажется, что он еще побеждает.

И меч возвратится в ножны, прежде чем рассеченный надвое враг опустится на землю, орошая ее своей кровью.

А ведь сначала было лишь желание мести. Эти гайдзины ничем не лучше других, но так сложилось, что они воюют с гайдзинами-янки, а «враг моего врага — это союзник». Танабэ не мог забыть, как у острова Мидуэй погибали его друзья, не имея возможности нанести удар в ответ. Эта удача досталась ему, тогда простому пилоту с «Хирю» — но гайдзинов было слишком много. И тогда Мори Танабэ поклялся своей самурайской честью страшно отомстить янки, хотя бы ради этого пришлось вступить в союз с владыкой ада! И демоны услышали его, будто вселившись в самурая — десять гайдзинов отправил он в преисподнюю, после расстреливая парашютистов, или плотики на воде, а смерть будто обходила его стороной. После Мидуэя и Гуадаканала осталось мало опытных пилотов, и Танабэ быстро стал командиром эскадрильи, затем ему пророчили место командира сентая (полка) — и вот, вместо битв, это путешествие в Европу, его выбрали только потому, что он мог изъясняться по-немецки.

Мори приходилось видеть раньше и янки, и англичан, ведь он родился и вырос в Нагасаки, это крупный порт. И он хорошо помнил презрение с высокомерием тех и других, японцы были для них чем-то вроде обезьян. Здесь же Тиле, после их представления узнав, что Танабэ участвовал во многих битвах тихоокеанской войны, вызвал его и стал с интересом расспрашивать о тех сражениях, тактике авианосных эскадр, и как ее применяют янки. И как-то так вышло, что он стал кем-то вроде советника Тиле — и потрясением для самурая было, что оказывается, этот европеец умеет входить в состояние сатори — слияния с Единым, когда открывается Истинный Путь — у самураев это было редким даром, и уж совсем редчайшим, когда по своему желанию, это считалось милостью богов!

Запад есть Запад, Восток есть Восток? Наблюдая за европейцами вблизи, Мори понял главное их отличие: состязательность ума. На Востоке считалось, если решение уже найдено, достаточно лишь повторять его, идя по проторенному пути — открывать новое дозволено великому мудрецу, патриарху, главе Школы. Пытаться узнать, нет ли другого, более короткого пути — это было совершенно непонятно в Китае и Корее. Но само собой подразумевалось европейским мышлением. Вот почему китайцы изобрели порох первыми — и за полтысячи лет их пушки остались такими, как были в Европе во времена столетней войны англичан с французами: железная труба, наглухо закрепленная в дубовой колоде, — установленные на корабле, они расшатывали корпус при стрельбе и не могли наводиться. И китайцы вовсе не желали учиться у варваров — опиумные войны были почти в одно время с визитом «черной эскадры» Перри в Японию, но если страна Ямато бросила все силы на строительство заводов и броненосцев, на создание современной армии, в Китае после полного его разгрома продолжался сон.

Потому Япония имеет полное право владеть если не всем миром, то хотя бы Азией. Ум японцев близок к европейскому касаемо права и свободы творить. Как рассказывал наставник: когда один самурай желал отомстить за убитого отца, но знал, что враг — великий мастер меча и непременно победит, тогда он придумал искусство «мгновенного удара», в первую же секунду, когда бой еще не успел начаться — когда меч, вылетая из ножен, уже идет на удар. Япония знает много таких примеров — и победитель определялся по европейскому правилу «практика — критерий истины», как сказал здесь какой-то мудрец. История показала, что европейский Путь влечет большую силу. Значит, и Япония одна способна стать сильнее своих соседей, и разве это не справедливо, когда миром владеет сильнейший? А покорив весь Восток и поставив себе на службу его ресурсы, Япония уже будет достаточно сильна, чтобы бросить вызов оставшейся половине мира, кому жить, а кому уйти — но это случится очень нескоро.

И если жизнь — это битва, так ли необходимо осквернять ее ненавистью? Даже в битве ум должен быть холодным и спокойным, как зеркало воды в безветрие. Следует уважать своего врага, если он того заслуживает. И какое значение имеет то, что его придется убить, или самому быть убитым — все мы когда-нибудь завершим свой земной путь. И умереть сегодня достойно — куда лучше, чем через много лет позорно. А умереть в битве, на высшем порыве, слившись с Единым — это лучшее, о чем может мечтать самурай. Делай что должно, что требует от тебя честь — а остальное в руках богов!

И первый удар в этом поединке уже был нанесен. Изначально эта операция задумывалась не более чем помощь наступающей армии, высадке десанта у Лиссабона. Переход был коротким, от Уэльвы на самом юго-западе Испании — парашютистов, должных в этой битве исполнять роль морской пехоты, приняли на борт не только транспорты и быстроходные десантные баржи, но и тральщики, эсминцы и даже крейсера. Как в Малайе, подумал Танабэ, где даже крейсера перевозили и высаживали десант, причем одни и те же подразделения несколько раз подряд, и на необорудованный берег. И янки не сумели помешать — впрочем, их наличные силы флота в Португалии были откровенно слабы, включая лишь противолодочные корветы, тральщики, катера, несколько старых эсминцев, этого было явно недостаточно, чтобы противостоять объединенной армаде, в которой только линкоров было целых семь. Малые канонерки, артиллерийские катера, ночью пытались атаковать отряд десантных барж, но были отбиты с потерями, один лишь миноносец Т-23 доложил о двух потопленных катерах. А самолетов в воздухе не было, кроме четверок мессершмитов из Уэльвы, периодически сменяющихся на первом отрезке пути — после мыса Сан-Винсент их сменили «охотники» Ме-410.

Десант был высажен без потерь. Янки ждали удар с запада, по Лиссабону — а эскадра вошла в залив Сатубаз, южнее, при этом Лиссабон оказывался защищенным от вторжения заливом и долиной реки Тежу, стратегически этот ход казался бесплодным, но не в данной конкретной обстановке. Танки Роммеля рвались с востока, бои шли уже у Монтемор-у-Нову, до Лиссабона оставалось чуть больше полусотни километров по относительно ровной местности — и выделить еще пару дивизий, чтобы надежно запечатать плацдарм, янки не могли. Сила американцев была в огневой мощи, в шквальном огне артиллерии и ударах с воздуха — оборотной же стороной этого был колоссальный расход боеприпасов, которых уже стало не хватать, а их авиация в Португалии была большей частью перемолота и испытывала нехватку бензина. Но мнимая защищенность Лиссабона оставляла американцам надежду переломить всё — если дойдет и разгрузится конвой. Большой конвой, идущий из Англии на юг, был обнаружен еще три дня назад, пятнадцатого числа. Самолет-разведчик был сбит истребителями, но успел передать радиограмму. Существовала вероятность, что конвой идет не в Португалию, а в Индийский океан, но не настолько же глупы гайдзины, чтобы не отреагировать на явную угрозу потери Португалии и всех своих войск там? По предполагаемому курсу конвоя были посланы еще разведчики, два из них исчезли, не успев ничего сообщить — но это молчание тоже могло сказать многое, если знать предписанный разведчику район поиска и контрольное время выхода на связь. Пока было похоже, что конвой идет мористее, не приближаясь к берегу. Но и он сам, Танабэ, на месте их адмирала спланировал бы так же — резко повернуть уже на широте Лиссабона. И Тиле, казалось, был даже рад, получив это известие еще на берегу, до выхода эскадры. Впрочем, Мори уже знал, что этот адмирал-«берсерк», как называли в Европе тех, кто умеет достигать сатори, взял себе обет убить сто тысяч гайдзинов-янки — наверное, они очень сильно оскорбили его честь?