Лунное танго - Анна Воронова

Никита сам молчал, как партизан после взрыва.

«Тоже, что ли, алгебру попросить списать? Не доделала ведь».

Она поглубже сунула руки в карманы. Из-под капюшона ей было сложно разглядеть его лицо. Только снег, танцующий перед глазами, огромные шуршащие хлопья.

– Снег летит из дырки в небе, – процитировал вдруг Никита. – Ты любишь снег?

– Я?

– Ну да.

Динка вместо ответа впала в короткий безмолвный ступор. Чего он хочет? Зачем спросил?

– Я люблю, – ответил Никита сам себе, не дождавшись, – особенно ночью. Вон, глянь в небо. Смотри, над нами сейчас нет ничего. Это надо почувствовать, осознать – ничего вообще, только космос – великая пустота, бесконечность. Только звезды, звезды, звезды, которые на самом деле огромные шары пламени. И там, между ними, – холод, ледяной холод. Только зимой можно почувствовать настоящий космический холод. Он как будто спускается оттуда, из черноты. И снежинки. Встань вот сюда, под фонарь… видишь, они появляются словно из ниоткуда. Из тьмы.

Они, задрав головы, завороженно смотрели, как снег валит с черного неба, чуть шурша, норовя сесть прямо на губы, на волосы, на щеки – чтобы тут же побежать по щекам тонкими капельками. Динка по детской привычке высунула кончик языка и поймала одну.

– Вкусно?

– Дашь алгебру списать? – неожиданно спросила она. И тут же сама засмеялась – так неромантично получилось.

– Не вопрос, звони.

На том и расстались.

Она позвонила совсем поздно, после одиннадцати.

– Ну что, диктовать? – спросил сонный Никита.

– Я люблю снег! – выпалила Динка. – Он похож на белых бабочек. Пока!

Дневник Динки Волковой,

январь

Недавно убили Будку. Она жила, пряталась от холода, искала еду, дралась с другими собаками – а теперь ее нет. Может быть, у нее тоже когда-то был хозяин. Старик. Или алкоголик – он, наверно, умер потом от паленой водки… но все-таки он ее немножко любил. А теперь ее убили. Она была теплая, мягкая, живая. И ее убили, потому что она никому не нужна.

Как я все это ненавижу, боже! Как я ненавижу эту жизнь! Сейчас глубокая ночь. Я у окна. Внизу на площади фонари. Никого. Валит снег. Все в снегу. Город снега. Снег похож на перья убитых ангелов. На что угодно похож снег, только не на самого себя.

Я люблю собак, а есть люди, которые не любят собак. Есть я, а есть целый мир, которому наплевать на меня, на то, что я люблю. И этот мир лезет в мою жизнь, корежа, ломая все…

Я ненавижу тех, кто убивает собак. Пусть с ними случится плохое, пусть! Я знаю, надо быть доброй и все прощать, но я не хочу. Я злая, да. Я хочу, чтобы они сдохли, чтобы мучились!

Все, не надо об этом думать, все…

Я буду, буду сильной. Я должна быть сильной.

Но какая же тоска, господи, какая тоска…

Иногда мне кажется, что я – волк, который смотрит из темного леса на город, на крайний дом, прямо на желтые окна. Я – волк, и я понимаю, что меня вовсе не тянет туда, в приоткрытую дверь. Наоборот. Там – засада, там только и ждут, когда же я выйду из тени.

И я не выйду. Я убегу обратно, во тьму, растворюсь в снегах, чувствуя, как ненависть захлестывает горло.

Мой настоящий дом – лес, который у меня за спиной. И если вы придете в мой лес – я убью вас.

Потому что я не хочу быть такой, как вы.

Не хочу жить в вашем мире.

Не хочу быть человеком.

Несколько дней Динка ходила в школу как зомби. Ни с кем не разговаривала, на уроках молча рисовала в тетрадке собачьи морды. Потом заштриховывала сверху вниз, перечеркивала падающим снегом. Минута – и получалось черное колючее пятно. В ее тетрадке шел черный снег.

Но жизнь не хотела ничего знать, текла себе дальше, подкидывала дел и проблем. Никита звонил по нескольку раз в день, задавал вопросы. Они вместе сходили в собачий магазин, выбрали два поводка, короткий и длинный, ошейник, миску, игрушки, витамины. Никита терпеливо возился со щенком, толок ему уголь и мел, полезные для зубов, покупал большие сахарные кости, чесал щеткой и пробовал обучать первым щенячьим командам. По телефону им никогда не хватало времени, чтобы обсудить все насущные собачьи вопросы. Джимка Никиту боготворил, как любая нормальная собака. Но и к Динке относился по-особенному. Словно чувствовал, что она тоже очень важный для него человек. Всегда бросался навстречу сломя голову, отчего она невольно начинала улыбаться.

Только тропинку на Строительный квартал обходила стороной.

Но время шло, заглушало боль, и Динка постепенно втягивалась в новый распорядок. Теперь она виделась с Никитой очень часто. Обычно шла к нему после школы. Никита необидно прикалывался над ней, заваривал чай, показывал свои последние фотографии, ставил отрывки из разных фильмов, кормил. А потом они шли гулять. Динка присмотрела хорошую полянку возле заброшенной стройки, где можно было спокойно позаниматься, и нещадно гоняла Джимку, вдалбливая ему в голову «фу», «ко мне» и «гуляй». Джимка оказался способным, но упрямым, как будто среди его предков затесалась парочка ослов.

Когда было время, они шли на городской пляж, пустой, огромный, в россыпях заснеженных валунов. Джимка носился между камнями, они разговаривали. О книгах, о собаках, о жизни, о фильмах… Динка читала больше Никиты, но зато он пересмотрел, кажется, все фильмы на свете. Сначала она нехотя брала у него диски, которые подолгу валялись потом на столе. Внутри что-то сопротивлялось, она не хотела следовать Никитиным советам. Но он всегда потом спрашивал, как ей понравился фильм, и Динке становилось неудобно. Постепенно она втянулась в просмотры. Теперь ей самой было непонятно, почему она так долго игнорировала мировое кино. Имена режиссеров перестали вызывать недоумение. Динка с удовольствием брала новинки, лазила по киносайтам, куда до этого в жизни не заглядывала, делилась впечатлениями.

Никита оказался простым парнем, куда проще Толика. И деликатным. Как-то он умел ее растормошить. Поначалу они держались на расстоянии, он был чересчур вежлив, она настороженно замкнута. Но после первой же игры в снежки вся неловкость исчезла, будто они с детского сада дружили. Оба любили длинные прогулки вдоль берега, а Никита еще постоянно искал, что бы такое щелкнуть. Они слепили целый отряд снеговичков, которых можно было фотографировать бесконечно, а потом выстроили за кустами настоящую снежную крепость. Эту крепость они уже несколько раз рушили, а потом отстраивали заново.

Джимка такие походы обожал.

А Никита… Никита, пожалуй, был похож на Егора. Динка все время ощущала его ненавязчивое внимание. Он подавал ей руку, вытаскивая из сугроба, придерживал дубленку, когда она одевалась, таскал специально для нее в кармане ириски. Иногда Динка списывала у него домашку, но чаще они встречались просто так, без корыстных целей. Конечно, в центре всегда был Джимка. Щенок так прямо уверился, что хозяев у него две штуки. Они порой над ним прикалывались, разбегались в разные стороны, Джимка отчаянно метался между, а потом начинал панически завывать, не в силах выбрать, к кому бежать. Они с хохотом валились в снег. Тут уже щенок торжествовал, налетал по-пиратски, хватал шапку или варежку, и беготня начиналась снова.